EXO/VIXX ♥
25.02.2015 в 20:12
Пишет Корейский Песец Шу:Хули-цзин (КайЛу, Лэй)
Название: Хули-цзин
Автор: Корейский Песец/Шу-кун/Ie-rey
Пейринг/Персонаж: Кай (Ким Чонин)/Лухан (Лу Хань), Лэй (Чжан Исин)
Рейтинг: R
Жанр: АУ, романс, фэнтэзи, мистика, мифы
Размер: миди (13к)
Коллаж/арт: Areum//Румба Каталана
Размещение: запрещено
Авторские примечания: Хули-цзин (кит.) ― лиса-дух. Ци ― энергия, духовная сила. + в тексте использовались некоторые термины из трактатов об искусстве чтения по лицам.
Ссылка на оригинал КФ: ficbook.net/readfic/1832167
В тёмном небе слабо светился тоненький полумесяц, а люди складывали стихи для восхваления прекрасного. Хань никогда не понимал ни этих стихов, ни того, что же в ночном небе с молодой луной может быть прекрасным. Он ненавидел луну ― любую. Потому что луна напоминала о жертвах и заставляла ныть старую рану под левой лопаткой.
Не всякая луна была Жертвенной, а когда Жертвенная рождалась всё же, это означало благодать и проклятие одновременно.
Вот и нынче ночью Хань ощутил знакомую боль под лопаткой, зуд под кожей, а потом понёсся со всех лап к священному месту, подчинившись призыву Матери.
"Жертвенная луна", ― мягким шуршанием вползало в уши. И он мчался, не разбирая дороги, оставляя на ветках клочки мягкой шерсти, кубарем скатываясь по склонам, проносясь с тихим тявканьем по ручьям со студёной водой. Только бы успеть к благодати и отвести проклятие до следующей Жертвенной луны.
Скоро в нос ударило удушливой сладкой волной. Запах крови. Манящий, одуряющий. И он рванул вперёд изо всех сил, чтобы через миг вознестись к небесам и забарахтаться в прочной сетке. Ловушка для тигра! Ну вот как же так?!
Зов разливался вокруг по-прежнему, а он жалко копошился в сетке. С яростью вцепился зубами в верёвки и принялся рвать волокна ― одно за другим. Простой тигриной сетке не удержать Ханя, но если он не успеет... ему придётся вернуться к людям. Нет хуже проклятия.
Перехватив последнюю нить, он рухнул в траву, приземлившись на все четыре лапы, и кинулся в рощу. Нёсся сквозь густой дождь из персиковых лепестков и умолял небеса, чтобы не он пришёл последним. Оттолкнулся лапами и влетел в священный круг, на ходу меняя облик. Упал на колено, упёрся сжатым кулаком в землю и склонил голову перед Матерью. Покосился налево и направо, сосчитал ноги и обречённо прикрыл глаза.
― Встань, дитя, ― прошелестело над ним. И он послушно поднялся, уже зная, что его ожидает. Вечно он попадался так глупо. Самый хитроумный, самый находчивый, самый проказливый и самый непоседливый, а попадался вечно по глупости или из-за ерунды. Жуткое невезение, так говорил дедушка. А дедушка знал толк в невезении ― его несколько раз даже сжечь пытались. Хань пока не мог похвастать тем же, но считал, что копьём в спину ― это тоже не лучший вариант.
Мать протянула ему нефритовую чашу, где священной крови осталось на дне всего-то на один глоток. Последний. А тот, кто делал последний глоток во время рождения Жертвенной луны, получал силу ровно на месяц ― до следующего новолуния. Можно было отказаться от этой крохи силы, но тогда не оставалось даже месяца жизни. Ничего не оставалось.
У смертных есть их тёплая и живая кровь, а у таких, как Хань, есть лишь невесомая и невидимая ци. Если смертных лишить крови, они умрут. Если Ханя лишить ци, с ним произойдёт то же самое. И сейчас он мог либо умереть, не сходя с места, либо принять крохи ци на срок в один месяц и попытаться всё исправить. Второй путь означал, что ему придётся уйти к смертным. А ещё, возможно, получить ещё раз копьём в спину. Или не копьём и не в спину, а оказаться в ревущем пламени, где лишь чудо могло бы его спасти, вот как дедушку.
Люди не любили Ханя и таких, как он. Люди убивали их. И убивали всё больше с каждым новым десятилетием. Мать говорила, что когда-то ― давно, задолго до рождения Ханя ― их народ был многочисленным и сильным, даже правил смертными, а теперь... Теперь они прятались, словно крысы в амбаре от света бумажного фонарика. И Хань не знал иной жизни ― только эту. Или спрячешься получше и выживешь, или глупо попадёшься и умрёшь. Хотя он понимал правила игры, никогда не мог удержаться от шалостей. Потому дедушка и говорил, что невезение ― кара небес за грехи.
В общем-то Хань признавал, что в словах дедушки есть смысл, но ему всё равно нравилось грешить втихаря.
Догрешился до Жертвенной луны и последнего глотка. В очередной раз. Наука впрок не пошла, вот луна и прогневалась на него. Опять.
Хань бережно коснулся ладонями тяжёлой чаши и сделал последний глоток, поймал губами густые капли и вдохнул силу. Мало, но сейчас даже этой малости хватило, чтобы боль под лопаткой пропала, а тело пропиталось бодростью. И стало вдвойне обидно, потому, что он мог получить намного больше и избежать проклятия, если бы не попался в тигриную ловушку.
― Будь осторожен, мой мальчик. Ступай и возвращайся в срок. Мы будем ждать тебя, ― прошептала Мать, приняв обратно пустую чашу. Её серебристые, как сама луна, глаза наполняла печаль. ― Мы будем ждать.
Хань понуро стоял и смотрел, как мимо живым потоком бежали лисы, задевая его пушистыми боками и хвостами, иногда тыкались в ноги влажными носами, тявкали с грустью. Он мог лишь смотреть, потому что ему не хватило бы ци на превращение.
Хань вскинул голову и взглянул на тонкий полумесяц. Он ненавидел луну. Ну и пусть. Он хитрый и умный, он справится и вернётся. И снова будет слушать страшные истории дедушки. И никогда больше он не придёт последним в ночь рождения Жертвенной луны.
***
В полдень Хань уселся на холмике у обочины широкой дороги и поправил волосы небрежным жестом. По дороге явно часто ходили торговые обозы, потому лучше прибыть в город или селение с ними, а не одному.
Люди считали Ханя красивым, и он пользовался этим в собственных интересах. Вот и сейчас потратил каплю ци, чтобы казаться смертным чуточку привлекательнее, чем был на самом деле. Это для мужчин. Женщины чаще всего давали рассеянную силу. Те женщины, до которых легко добраться ― замужние, вдовы или "цветы" из ночных домов, и чтобы пленить их, дополнительные затраты ци не требовались. Девственниц сопровождали няньки, да и держали их под замком. Больно сложно заполучить их силу. Мужчин под замками не держали ― только руку протяни и возьми. И обычно силы они давали столько же, сколько девственницы. Исключая всяких евнухов, поэтов и актёришек, растрачивавших эмоции и природное тепло попусту, разумеется, их Хань приравнивал к обычным женщинам.
Он всегда предпочитал воинов или мудрецов. Аскеты и даосы были самым вкусным лакомством, если удавалось пробить брешь в их праведности и соблазнить. Поэтому Хань никогда не жалел всего одной капли ци, чтобы казаться им ещё более приятным и красивым. Наверное, эта капля ци полностью растворялась в его глазах, поскольку Мать всегда говорила, что его сияющие глаза способны поставить на колени кого угодно.
Обоз Хань учуял задолго до того, как первый всадник поравнялся с облюбованным им холмиком. Он оправил простую одежду, достал бумажный веер, раскрыл и спрятался за ним так, чтобы все желающие сначала видели блестящие и притягательные глаза.
Обоз не походил на торговый: охраны мало, как и повозок, зато много юношей ― от двенадцати лет и старше, кто одет побогаче, кто попроще. И Хань не приметил ни одной женщины. Что бы это могло значить? Хань не настолько часто оказывался среди смертных при всём своём невезении, чтобы знать о них всё.
Возле холмика придержали лошадей двое из охранников: начальник и, вероятно, его помощник.
― Идёшь на Белую Гору? В монастырь Восьми Твердыней?
Хань знал, что такое Белая Гора, и не представлял, что это за монастырь такой, но на всякий случай кивнул, раз уж ему подсказали, куда обоз идёт.
― Должно быть, ты с запада, ― предположил помощник. И его Хань не стал разочаровывать ― опять кивнул.
― В повозке ещё есть место, можешь ехать с нами, ― благосклонно дозволил начальник охраны и махнул в сторону замыкающей кибитки. ― Поспеши, остановки не будет. Осталось полдня пути.
Хань сложил веер и воспользовался приглашением. Легко добежал до повозки и запрыгнул внутрь, пристроился в уголке, прикрыв глаза и притворившись усталым и спящим, дабы никому не пришло в голову донимать его расспросами. Он пока мало знал, чтобы позволять себе много болтать, поэтому он "спал" и слушал.
Вскоре он немного разобрался в происходящем. Обоз шёл из столицы в упомянутый ранее монастырь, и с ним ехали все желающие обучаться в монастыре. Можно было как несколько лет пробыть послушником в монастыре, обучаясь премудрости у знаменитых наставников, так и остаться там навсегда. В монастыре обучали искусствам, полезным государственным чиновникам, а также там хватало выдающихся мастеров, способных отточить воинские навыки. Однако всех без разбора не пускали за ворота монастыря, а проводили испытания для желающих обучаться.
Ханя не пугали истории об испытаниях, куда больше его интересовал сам монастырь ― хорошее место для людей с большими запасами ци. А люди с большими запасами ци ― это то, что ему сейчас нужно, жизненно необходимо, ведь с каждым новым мгновением отпущенный ему срок сокращался. А он жил не так долго, потому навстречу смерти пока не спешил.
Обоз после полудня в самом деле остановился в горном селении, после чего всем юношам велели собраться на площадке у дома местного чиновника. Они топтались на песке, прижимая к себе узелки с вещами. Некоторые ничего при себе не имели, как и Хань.
Чиновник важно уселся на подушку, расшитую бисером. Слуга поставил перед ним низкий столик и приготовил бумагу и чернила. Чиновник с безразличным видом указывал то на одного юношу, то на другого, те называли свои имена и возраст, и чиновник не особенно аккуратно записывал эти сведения. Хань дождался своей очереди, поклонился и тихо произнёс:
― Хань. Низкородный, без фамилии. Девятнадцать.
Перед ним два человека ответили точно так же, и никто вопросами их не донимал. Удобно. Про безродность и возраст Хань соврал без колебаний и сожалений. В конце концов, в его истинный возраст смертные бы не поверили, сами они жили очень мало. И это прекрасно. От них, таких несовершенных, и сейчас исходила серьёзная угроза, а живи они дольше... Нет уж, не надо такого.
Когда со списком имён было покончено, будущих послушников отвели в северную часть селения, к горному склону, в котором некогда высекли узкие ступени. Ступени убегали вверх так далеко, что и не различить, куда же они вели. У подножия горной лестницы ожидал сухой старичок с тяжёлым посохом. Грубая длинная рубаха на тощем теле и босые ноги знатно остудили пыл десятка "горячих голов", твердивших, что уж они-то точно станут послушниками в монастыре. Хань не особо заинтересовался стариком, просто отметил, что у него ци неплохая и ровная.
Старик ударил посохом о землю, звякнули металлические кольца на навершии, и толпа перед ним угомонилась. Не сказав ни слова, старик жестом велел всем следовать за ним, развернулся и стал бодро подниматься по высоким узким ступеням. Хань первым двинулся вперёд. Будь он в обычном состоянии, то не счёл бы подъём по лестнице испытанием. Сейчас же он понимал, что те, кто высекал ступени, явно издевались над будущими гостями. Подниматься по высоким и узким ступеням оказалось тяжело, но он упрямо переставлял ноги и не отпускал взглядом спину старика. Заодно тихо радовался, что посох тупой и с металлическими кольцами на навершии, а не с острым металлическим наконечником. Хань не любил металл, тот плохо влиял на его ци. Памятный удар копьём в спину, случившийся давно, до сих пор напоминал о себе болью.
Старик двигался с той же скоростью и не ощущал усталости, а Ханю уже казалось, что подъём не закончится никогда. Он взмок, дыхание сбилось, ноги могли подвести в любой момент. Как же ему не хватало привычной силы... Он глазам едва поверил, когда увидел, как старик остановился. Одолев последнюю ступень, Хань едва не повалился на тяжёлые каменные плиты, с трудом выпрямился и остановился подле старика. Тот смерил его оценивающим взглядом и махнул рукой в сторону длинной скамьи. Хань потащился туда, сел и постарался побыстрее восстановить сбитое дыхание. Чутьё подсказывало ему, что миновала лишь первая часть испытания.
До скамьи добрались не все желающие стать послушниками. Шестеро так и не дошли, и думать, что с ними сталось, не хотелось.
Старик оглядел молодняк, кивнул и вдруг пронзительно свистнул. Все насторожились и завертели головами, вскоре различили стремительную тень, спускавшуюся по узкой тропке от видневшегося вдали монастыря. Постепенно тень обретала чёткие очертания: высокий парень в чёрной одежде, гибкий и быстрый. Он бежал, не обращая внимания на препятствия и легко преодолевая их, несмотря на то, что руки его были заняты учебными короткими дубинками.
Хань следил за спуском с интересом, а потом едва не кинулся навстречу с воплем: "Брат Лис". И слава небесам, что не кинулся, потому что этот парень не был ему ни братом, ни лисом. Просто смертный с удивительно мощной ци.
Поначалу можно попутать, но ци лиса ровная, спокойная, всегда в равновесии с миром, пополам инь и ян. У этого же парня ци напоминала ревущее танцующее пламя, она бурлила и кипела, припадала к земле, как огонь от резкого порыва ветра, и вновь поднималась стеной, словно желая дотянуться язычками пламени до самого солнца. Эта ци не знала равновесия, даже не стремилась к нему. Сплошной ян, непокорный и своевольный. Зато как много-то... Хань никогда прежде не приводил к новой луне таких смертных. Это же сколько силы можно получить? На всё племя хватит с лихвой. И о Жертвенной луне они не будут вспоминать очень долго.
Парень остановился перед стариком, коротко поклонился, если это вообще можно было назвать поклоном ― небрежный кивок всего-то, оставил себе одну деревянную дубинку, а остальные бросил на землю. Он держался уверенно и отстранённо, не испытывая никакого интереса к происходящему. Высокие сапоги из воловьей кожи, чёрные шаровары, кушак на поясе и свободная рубаха с пришитым к вороту капюшоном. Капюшон прятал волосы и верхнюю часть лица, и на кушаке справа висел серебристый круглый колокольчик, а слева ― узкая деревянная табличка. Табличка гласила, что этот парень обучался в монастыре всего два года, но уже получил право помогать наставникам и подменять их при надобности, а также входил в группу лучших учеников.
― Определите очередь, ― скрипучим голосом велел старик и уселся прямо на землю. ― Три удара. Надо отразить все три либо не отразить. Как вы это сделаете, дело ваше. Начинайте.
Парень в чёрной одежде перекинул дубинку в левую руку и небрежно смахнул правой капюшон. Хань в первый миг увидел только его глаза ― тёмные и непроницаемые. Быстрый острый взгляд, и этот странный человек уставился на Ханя, вызвав необъяснимую дрожь. Он как будто выделил Ханя из всех, как будто понял, что Хань отличается от прочих. Всего миг, и взгляд вновь стал отстранённым и холодным, безразличным, только тогда Хань смог различить резкие черты лица, упрямый подбородок, нос с хищной горбинкой и выразительные полные губы. Люди относили такие лица к типу "железо", а Хань не любил железо. К тому же, этот парень не походил на местного жителя, явно иноземец, такой смуглый... Ещё и волосы стриг коротко, довольно непривычно ― для местных.
Вокруг Ханя зашушукались, придумали тянуть жребий. Поскольку Ханя больше интересовал будущий противник, он спохватился последним, вот и оказался последним при жеребьёвке.
Один из богатеньких юнцов, выудивший самую короткую палочку, неохотно потащился к старику, поднял с земли приглянувшуюся дубинку и неуверенно остановился напротив парня в чёрном. Сразу же получил удары по ноге, плечу и в грудь, после последнего отлетел к скамье и рухнул на спину.
― Следующий, ― резко велел старик. ― Живее.
Второй испытуемый настороженно шагнул вперёд, пропустил удар в плечо, зажмурившись, отбил второй и огрёб по шее. Он растянулся рядом с первым неудачником.
Хань с интересом наблюдал только за парнем с дикой ци. Тот двигался легко и непринуждённо, будто танцевал. Всего по три движения за раз, быстрых и стремительных, но таких красивых и отточенных. Несмотря на широкие плечи и хорошее сложение, он не производил впечатления мощного и неукротимого воина, скорее уж, походил на гибкий стальной клинок, изящный и крепкий одновременно. Дедушка говорил, что именно такие противники наиболее опасны, потому что побеждают не силой, а скоростью, выносливостью, умением и точностью. Хань готов был в это поверить, особенно если добавить такую вот мощную и неукротимую ци. Простые смертные ведь не видели ци ни собственную, ни чужую, но ощущали, когда её много. Не зря же все подходили к этому парню с опаской и едва сдерживая дрожь.
Три удара ― и на земле оказывался очередной пострадавший. Кажется, монахи переоценили новичков и выставили слишком уж сильного противника. Хань прекрасно понимал, что отразить три удара не сможет никто, даже он сам. Все три ― ни за что, потому что предсказать, как и куда будет бить этот странный парень, он не мог. Такая дикая ци непредсказуема, прочесть по ней намерения противника невозможно. Прочесть по лицу и глазам ― тоже никак...
Очередной испытуемый шарахнулся прочь от первого удара, запнулся и шмякнулся на землю во время второго, третий получил сполна. И пришёл черёд Ханя.
Он подобрал с земли дубинку, взвесил в руке и перевёл взгляд на дубинку парня в чёрном. Что же придумать? Надо просто отразить три удара. Или удары можно наносить самому? Хань попробовал, ведь никому не пришло в голову до него идти в атаку самим, а не ждать атаки противника. Удар Ханя был отбит с лёгкостью, сразу же последовал ответ, который Хань умудрился отразить, но тычок дубинкой в плечо он всё-таки пропустил и отлетел к скамье так же, как и все до него.
― Ты, ― старик указал на юношу, проходившего испытание вторым и чудом отразившего один из трёх ударов, потом ткнул пальцем в неуклюжего, избежавшего двух ударов из-за падения, ― и ты. Ещё ты.
Хань моргнул, когда старик выбрал его.
― Вы трое пойдёте с нами. Остальные пусть возвращаются туда, откуда пришли. Живее!
Неудачники поковыляли к проклятым ступеням, а троица везучих осталась у скамьи. На ногах из них троих держался только Хань.
― Чонин, помоги этим недотёпам, ― устало махнул рукой старик. ― Отведёшь в монастырь и присмотришь, чтоб всё было как полагается.
Короткий кивок вместо поклона, уверенные шаги и подставленное плечо, чтобы неуклюжий парнишка смог опереться на него и переставлять ноги. Щелчок пальцами, и Ханю властно указали на разбросанные на земле дубинки. Вот ещё...
― Эй, подбери, ― подтвердил старик.
― А чего он молчит? ― поинтересовался тихонько Хань, собрав дубинки и оглянувшись на старика.
― Отвыкай задавать вопросы не на занятиях. Чонин не говорит.
― И не слышит?
― Он не говорит, это всё, что тебе нужно знать. Ступай.
Хань озадаченно пожал плечами. Он знал, что среди людей попадались такие, кто не мог разговаривать от рождения, или потому, что язык отрезали. Но первые обычно ещё и не слышали. Странная ущербность, но случалось. Наверное, у этого Чонина такой вот недостаток. Или нет. Всё-таки старик не сказал, что Чонин глухой, сказал, что Чонин не говорит. Ну ладно...
Хань тащился с дубинками вслед за прихрамывавшим напарником, чуть впереди шагали Чонин и неуклюжий паренёк с умиротворённым лицом. Последний каждый раз тихонько благодарил Чонина, когда тот удерживал его от падения. Смущённо улыбался, демонстрируя ямочки на щеках и оглядываясь на остальных время от времени. Чонин на улыбки не отвечал, как и на благодарности, безмятежный и отстранённый, погружённый в себя ещё больше, чем его спутник.
― Эй, кажется, я не могу идти, ― позвал их всех хромавший до сих пор третий новичок. Он неловко опустился на тропу и беспомощно посмотрел на Ханя.
Чонин отступил от неуклюжего паренька, тот на ногах устоял. Два стремительных шага, уверенное прикосновение к голени и быстрый жест. Простой, но невероятно выразительный. Чонин таким образом сообщил, что кость в порядке.
― Но идти всё равно не могу, ― возразил новичок.
Чонин выпрямился и указал на тропу ― в обратном направлении. Дескать, проваливай туда, откуда явился.
― Но как? Я же идти не могу, ― жалобно захныкал несчастный. Безразличное пожатие плечами, и Чонин вернулся к неуклюжему, чтобы преспокойно продолжить путь. Хань растерянно потоптался на месте, глядя то на хныкавшего неудачника, то на удалявшуюся парочку, потом кинулся догонять. Бесы с ним, с неудачником, правила в монастыре достаточно строгие, и менять их ради парочки слабаков никто не станет.
В монастырь они попали на закате, уставшие и измученные. Не считая Чонина ― он явно не устал. Хань сгрузил дубинки в малом учебном дворе и потопал следом за Чонином вместе с неуклюжим парнишкой, который передвигался уже самостоятельно.
Чонин отвёл их к писцу, чтобы внести имена в монастырскую табличку и определить, где они жить будут. Неуклюжего звали Исином, и был он безродным без фамилии, как и Хань. Писец поразмыслил и поселил их в одну келью в северном крыле, сказал, что там много пустых помещений, если вместе не уживутся, можно расселить позднее.
Чонин провёл их через сад с разными площадками для тренировок к распахнутым тяжёлым створкам, которые, как видно, давно не запирали, показал дорогу к нужной келье с единственным узким окном, выходившим всё в тот же сад, и жестом велел устраиваться на ночлег.
Хань проводил его задумчивым взглядом, пока Исин выбирал себе тюфяк. Выбор тюфяка грозил затянуться до утра, поэтому Хань ухватил ближайший и подтащил к окну. Исину пришлось взять оставшийся и устроиться у стены.
― Не думал, что смогу пройти испытание, ― пробормотал он себе под нос, растянувшись на тюфяке, набитом соломой.
― Зачем же пришёл сюда, если сомневался?
― Если бы не пришёл, то стал бы торговцем, как отец. А у меня таланта нет.
― К чему же талант есть?
― Не знаю... ― Исин выдернул торчавшую из тюфяка соломинку и принялся грызть её. ― Хочу быть судьёй, наверное. А ты?
― Просто чиновником, а там ― как получится. ― Разумеется, Хань не собирался становиться никаким чиновником, но коль он был среди людей, то и вести себя следовало подобающим образом. Он сел на тюфяк и уставился в окно. Вовремя, поскольку к тренировочной площадке, залитой водой, подошли монах и Чонин. Монах что-то сердито втолковывал Чонину, а тот с невозмутимым видом слушал. Потом Чонин стянул сапоги и прогулялся к центру площадки, намочив ноги. Вода доходила ему почти до колен. Монах бросил ему два лёгких меча, Чонин поймал их без труда и сделал внезапно шаг в сторону, из-под ноги полетели брызги. Сначала Хань решил, что Чонин просто танцует с мечами, потом дошло, что два клинка ловили и рассекали блестящие капли. Монах, усевшийся на сухом песке, недовольно покрикивал, потом стал бросать камни так, чтобы они ударялись о поверхность воды и отскакивали от неё. Чонин по-прежнему рассекал капли и уворачивался от камней, если они летели в его сторону.
― С ума сойти, ― прошептали над ухом у Ханя. Это Исин, удивлённый молчанием в ответ на какой-то свой вопрос, решил посмотреть, что же привлекло внимание Ханя. ― Как он это делает?
― Долгие годы тренировок? ― пожал плечами Хань.
― И талант... Он как будто танцует в жемчужном дожде. Ну, если не думать о том, что в руках у него оружие. Красиво...
― Если бы у него был противник, он бы порезал беднягу на ленточки. Тоненькие, ― ехидно отметил Хань. ― Ты всё ещё считаешь, что это красиво?
― Ну я же сказал, если не думать.
Спустя час Исин уснул на тюфяке Ханя, а сам Хань продолжал наблюдать за Чонином. Монах, недовольно бурча, убрался из сада, прихватив мечи, Чонин остался, но уже тренировался без оружия.
Убедившись, что Исин смотрит сны и не намерен возвращаться в реальность в ближайшее время, Хань выбрался наружу через окно и, крадучись, подобрался поближе к водной площадке. Недавно гонг пробил очередную стражу, и зажгли фонари, но Чонин явно не собирался спать. Он, что же, намерен тренироваться до утра?
Хань подобрался ещё ближе и притаился за персиковым деревом. Конечно, он пока не видел всех обитателей монастыря, но Чонин ему вполне подходил. Столько ци на дороге не валяется, а срок всё меньше и меньше. Следовало лишь убедиться, что Хань сможет воздействовать на Чонина. Как-нибудь. Если поставить метку, это даст определённые преимущества, но и только. С помощью одной только метки нельзя влиять на такого смертного, поэтому нужно ещё что-нибудь...
Кстати, воде полагалось основательно остыть. Пора бы Чонину выбраться на сушу. Так и вышло. Чонин переступил с ноги на ногу на песке, подождал, пока ступни обсохнут и надел сапоги.
Хань выбрался из-за дерева и пошёл к Чонину с таким видом, словно хотел прогуляться и заблудился. Он мило улыбался и старался произвести самое лучшее впечатление. Впечатление не производилось. Чонин смотрел на него всё так же отстранённо и прохладно. Плавное движение пальцами, столь выразительное, что Хань без труда понял ― ему велели проваливать и спать, а не шататься по монастырю.
― Я немного потерялся. Меня зовут Хань, ― заявил он Чонину, остановившись на расстоянии в один небольшой шаг. Серебристый колокольчик на кушаке привлекательно блестел. Не то чтобы Хань испытывал ту же тягу, что и сороки, но невольно отвлёкся и подумал, что колокольчик симпатичный.
Молчание раздражало и немного злило, как и отсутствие каких-либо ответных жестов. Когда Хань злился или раздражался, ему нестерпимо хотелось шалить и проказничать.
― Откуда ты? ― поинтересовался он, разглядывая лицо Чонина и пытаясь найти отклик в резких чертах. Напрасно. Кончики пальцев зазудели, и Хань пошёл на поводу у своей природы. Мгновенно поймал колокольчик в ладонь и дал дёру. Перемахнув через кусты и вскарабкавшись на каменную изгородь сада, оглянулся и с неудовольствием отметил тень на ветке ближайшего дерева. Эдак его поймают в следующий миг...
Почти поймали. Чонин властно протянул руку и раскрыл ладонь, требуя вернуть украденное. Хань помотал головой. Вновь то же движение, и тяжёлый гнев в тёмных глазах. Хань непроизвольно воспользовался случаем, чтобы провести пальцами по твёрдой ладони, уронить каплю ци и поставить метку.
Чонин отдёрнул руку, сжал в кулак и с непередаваемым изумлением посмотрел на Ханя. Как будто Хань отмочил какую-то несусветную глупость...
― Чонин!
Прыгнуть на Ханя и отобрать колокольчик Чонин не успел, оклик помешал. Смерил Ханя мрачным взглядом, повис на руках и бесшумно приземлился под деревом. Как раз достаточно быстро всё это провернул, чтобы выскочивший на тропку монах не заметил ни Ханя, ни акробатические упражнения на дереве.
― Разве ты не должен ждать наставника? Куда это тебя понесло?
Чонин изобразил свой так называемый поклон и замер. Монах постучал сложенным деревянным веером по ладони и придирчиво осмотрел Чонина с головы до ног и обратно.
― Тебя, что, обокрали? ― мрачно вдруг вопросил монах, отметив шнурок на кушаке, но без колокольчика.
Чонин качнул головой. Получил сложенным веером по лицу.
― Потерял?
Едва заметный наклон головы, и на сей раз одним ударом монах не удовлетворился. Напоследок приложил веером по плечу и указал в сторону водной площадки.
― Шагай туда.
Чонин молча двинулся к кромке воды, ни разу не взглянув в сторону затаившегося на изгороди Ханя. А ведь мог бы и указать на вора, всего-то и требовалось пальцем ткнуть. Хань спустился с ограды и последовал за монахом и Чонином, держась в тенях и прячась за кустами и деревьями. В ладони он сжимал сорванный с кушака колокольчик и ощущал стылый металлический холод. Его тело не одобряло близость даже такого металла, как серебро.
Монах тем временем велел Чонину снять обувь и рубаху, забрал их и отправил Чонина в центр водной площадки. Весело, если учесть тяжёлые тучи в ночном небе. Холодная вода и грядущий дождь, не слишком ли суровое наказание из-за потери одного несчастного колокольчика? Видимо, нет, потому что монах запретил Чонину двигаться до восхода солнца и спокойно ушёл по своим делам.
Хань озадаченно пялился на высокую гибкую фигуру в центре водной площадки и ждал, когда игра в догонялки продолжится. Не дождался. Чонин неподвижно стоял на месте, хоть и заметил схоронившегося за деревом Ханя. Более того, Чонин даже отвернулся и принялся смотреть куда-то себе под ноги. Правая ладонь едва заметно светилась из-за оставленной метки, но увидеть это мог лишь Хань.
Первые капли дождя зашуршали по песку и листве, потом посыпались чаще. Смуглая кожа Чонина заблестела, на ней бликами заиграли пятна света от мигающих фонарей. Прозрачные бусинки катились по лицу, огибая ссадины на левой скуле и подбородке, смешиваясь с проступившей из ссадин кровью. Чонин вскинул голову и посмотрел на небо. Ресницы чуть подрагивали, когда он прикрывал глаза от дождя. Слабое звёздное сияние сделало его кожу чуть светлее, и Хань залюбовался. Всё-таки хороший выбор: так много ци и такой красивый. И этой ци ― например, в крови или семени ― Ханю хватит даже до срока, если он сможет подобраться ближе к Чонину и втереться в доверие. Всего одна ночь ― и Хань получит достаточно ци, чтобы суметь изменить облик ненадолго. Пара-тройка ночей ― и Хань сможет менять облик на полдня. Надо только придумать, как заполучить кровь или семя, наполненные ци.
Вряд ли Чонин воспримет как само собой разумеющееся, если Хань примется слизывать кровь с его царапин. Люди вообще плохо воспринимали подобное. Значит, остаётся только соблазнить и попасть к нему в объятия, чтобы получить доказательство его удовольствия в собственное тело самым прямым и простым путём ― все лисы так делали. А вот это уже естественно и вряд ли покажется Чонину странным. Наверное.
Хань решительно вышагнул из-за дерева, сбросил на песке обувь и полез в воду, зябко поджимая пальцы на ногах. Холодно-то как... Он остановился подле Чонина, но тот по-прежнему не смотрел на него. Обиделся? Похоже на то, ведь наказали по вине Ханя.
Хань разглядывал лицо Чонина вблизи, а потом взял его за руку и оставил на ладони колокольчик.
― Меня Хань зовут. Прости, не думал, что это так важно. Я тут никого не знаю, ты, кажется, тоже. Просто хотел подружиться. Вот, возьми свой колокольчик, и пойдём уже отсюда. Дождь идёт. И холодно.
Чонин наклонил голову, скользнув безразличным взглядом по серебристому шарику. На лоб ему упали намокшие тёмные волосы. Потом он вновь вскинул голову и посмотрел на небо.
― Любишь луну? ― тихо поинтересовался Хань, вознамерившись расшевелить Чонина во что бы то ни стало. Чонин едва заметно повёл подбородком в сторону. ― А что тогда? Дождь?
Хань тоже поглазел на небо и попытался определить, куда же смотрит Чонин.
― Звёзды? ― наконец сообразил он и дождался слабого кивка. ― Мне тоже звёзды нравятся, они нежные и красивые... Ой!
Хань едва не подскочил на месте, когда Чонин внезапно схватил его за запястье, заставил раскрыть ладонь, положил в центр колокольчик, сжал пальцы Ханя в кулак и этим самым кулаком слегка ударил самого же Ханя в грудь.
― Что ты делаешь? Это же твоё.
Неопределённое пожатие плечами и взгляд, вновь устремлённый на небо.
― Ты хочешь, чтобы я забрал колокольчик себе?
Чонин прямо посмотрел ему в лицо. Кажется, не то что-то...
― Хочешь, чтобы я сохранил его для тебя? ― наугад предположил Хань. Чонин опустил ему руку на плечо, чуть сжал и твёрдо развернул лицом к берегу. Невольно Хань сделал пару шагов, но остановился и обернулся. ― Собираешься тут торчать до утра?
Левый уголок рта Чонина дрогнул, словно он хотел улыбнуться, но передумал. И он жестом велел Ханю вернуться в келью и не мокнуть под дождём.
Нет уж. Хань упрямо вернулся обратно и остановился рядом.
― Я тогда тоже тут постою. До рассвета. Чтобы тебе веселее было.
Показалось, или с губ Чонина в самом деле слетело презрительное "пф"?
Хань удержался от желания обхватить себя руками за плечи, чтобы не показать, как сильно замёрз. Даже в лисьем облике оставалась чувствительность к холоду, а в виде человека он мёрз куда сильнее.
― Я могу тебе спеть песенку, хочешь? Не знаю, откуда ты. Наверное, у вас там другие песни, но я знаю парочку очень красивых.
Чонин, кажется, не особо верил в вокальные способности Ханя, или ему было всё равно. Хань запел из вредности, негромко, чтобы никого не потревожить. Он точно знал, что обладает красивым голосом. Его пение нравилось не только людям, но и лисам. Даже дедушке, которому никогда ничего не нравилось.
Хань спел одну песню под шум дождя, начал вторую, но примерно на середине умолк, потому что дыхание уже не слушалось ― слишком сильно замёрз и отчётливо дрожал. Обиднее всего, что рядом с ним находился мощнейший источник ци, а он не мог ни укусить, ни обнять, ни поцеловать... чтобы зачерпнуть немного ци и согреться. Умирал от голода, будучи в шаге от вкусного блюда. Хотя бы поцеловать ― капля ци всего лишь, но сейчас для Ханя даже капля стала бы сокровищем.
Он зажмурился от неожиданности, когда его дёрнули за руку, а в следующий миг привлекли к гладкому и тёплому. И рядом с правой скулой громко стучало, ровно и сильно. Хань прижал ладони к облитой дождём груди, чтобы оттолкнуть немного Чонина, но не смог. Ладони будто приклеились к горячей коже. Так тепло... Он вскинул голову и вздрогнул, наткнувшись на пристальный взгляд Чонина. Невольно уставился на сухие искусанные губы, потому что решил ― так будет безопаснее. Ну да, конечно. Эти губы сами по себе притягивали его, заставляли мягко, исподволь, подаваться вперёд.
А что, если Чонин немой не от рождения?
Хань успел только подумать об этом и посожалеть об отсутствии языка за мгновение до поцелуя. А потом забыл, потому что язык оказался на месте, и Ханю удалось сорвать каплю ци с его кончика. Даже не одну. Чем глубже и увлечённее становился поцелуй, тем больше ци получал Хань, забывая о холоде и укорачивающемся сроке. В голове промелькнула мысль, что долгий, очень долгий поцелуй ― или несколько ― способны вызвать у Чонина лёгкое головокружение, ведь он никогда не терял столько ци за раз. А если голова у него закружится, то можно зайти дальше поцелуя. И получить намного больше ци.
Потом. Хань запретил себе действовать столь стремительно. Почему-то не хотел, чтобы после близости с ним у Чонина болела голова, либо же остались иные не слишком приятные воспоминания. Хань оправдал это решение тем, что до новолуния времени ещё полно, стало быть, нельзя спугнуть Чонина. Вроде бы, звучало довольно убедительно.
Лизнув напоследок нижнюю губу Чонина, Хань притих в кольце его рук и уткнулся носом в горячую грудь. Лил дождь, но Хань уже не замечал его, согревшись с помощью украденной ци. Несколько капель, а такое явственное ощущение силы. Чонин всё же очень странный для смертного. Даже вот целовал его с ровно бьющимся сердцем. Но точно смертный, человек. Только у человека могла быть такая разбалансированная ци. А люди жили мало. Чонину осталось и того меньше ― всего до новолуния.
Хань порылся в памяти, но не смог отыскать там похожего примера. Никогда и никто не приводил подобную жертву к новолунию. Даже те аскеты и даосы, которых Ханю иногда удавалось добыть, не шли ни в какое сравнение с Чонином, пусть они и обладали мощной ци.
― Ты странный... ― невольно пробормотал Хань, коснувшись губами ямочки меж ключицами и поймав заблудившуюся там каплю воды, прозрачную и тёплую, нагретую жаром смуглой кожи.
Чонин вновь смотрел на небо. Хань поднял голову и различил в тёмных глазах отражение тонкого полумесяца. Жертвенная луна напоминала о себе даже сейчас, и Хань по-прежнему ненавидел её. А потом Чонин перевёл взгляд на него, и отражение луны исчезло ― в глазах отражался только Хань.
― Почему ты не говоришь? ― спросил он. ― Я бы многое отдал, чтобы услышать твой голос.
Чонин выпрямился и немного оттолкнул Ханя. Словно говорил, что довольно прижиматься, ведь уже согрелся. И бесы его знают, как теперь следовало воспринимать его недавнее поведение. То ли Хань мог рассчитывать на более бурное продолжение, то ли Чонину просто было любопытно.
***
Без всякого удовольствия Хань отсидел под замком девять дней ― заслуженное наказание за то, что торчал под дождём с другим наказанным послушником. Ерунда, вроде бы, но выбраться из кельи он не смог из-за бронзовых статуэток хранителей над дверями и окнами. Девять потерянных дней ― роскошь непозволительная. Хань вновь истратил почти всю ци ― большую часть, когда попытался выбраться, угодил под взор хранителей и обдурил их, чтобы не прикончили. Вот ци и ушла на переговоры. А хранителей люди навешивали всюду, даже в самых странных местах. В монастыре и шагу не ступить было ― везде они, эти маленькие бронзовые статуэтки диковинных существ.
Выбравшись из заточения, когда истёк срок наказания, Хань первым же делом отправился искать келью Чонина. Нашёл в северном крыле, где поселили их с Исином, и порадовался ― далеко ходить не надо. Правда, Чонин жил на самом верху, и на лестнице обнаружились проклятые статуэтки хранителей.
Хань наплёл небылиц Исину, и тот переставил хранителей с лестницы в трапезную. Слава небесам, теперь по лестнице Хань мог ходить спокойно. Но едва не выругался в голос, обнаружив ещё парочку хранителей над дверью Чонина. Этих унести и переставить было бы сложно, ведь Чонин непременно заметил бы их отсутствие. Оставался вариант с ци. Хань с помощью ци мог сделать точные подобия статуэток хранителей и подменить их. Беда в том, что прямо сейчас он не обладал таким количеством ци. Надо где-то взять. Но где?
Хань вернулся в свою келью, покосился на Исина, корпевшего над древним свитком, и отказался от этой затеи: если попытаться взять ци у Исина, это будет заметно всем. Так у кого бы?
В монастыре ночных домов нет, все друг друга видят постоянно... Можно смотаться в селение. Можно, если б у Ханя хватило ци на превращение. Потому что человек до поселения будет ковылять целый день ― отсутствие в монастыре заметят. Но... И что же делать? Если всё так и оставить, то Хань не протянет даже до новолуния, а превратится в россыпь голубых искорок из оставшейся ци дней через пять.
― С тобой всё в порядке? ― обеспокоенно поинтересовался Исин, оторвавшись от свитка.
Хань уставился на голубую жилку, что соблазнительно пульсировала у Исина на шее. Кровь... Вместе с ци... Или умереть через пять дней? Что же делать? Он такой слабый и голодный, что аж плакать хочется от осознания собственного бессилия. И Хань никогда не любил забирать ци с кровью, боялся привыкнуть и стать тем, кого люди называли "живыми мертвецами". Сами лисы считали таких братьев отступниками и убивали, если подворачивался случай. В конце концов, одно дело ― вытягивать ци незаметно во время бурных ласк и списывать всё на влюблённость, даже лёгкие укусы и царапины ― это пустяки, но совсем другое дело ― выпивать досуха и съедать печень. После первого смертные чаще всего оправлялись со временем, а вот после второго умирали наверняка. Лишний труп ― лишние заботы лисам. И чем больше трупов, тем больше вероятность появления охотников. Хань никогда не сталкивался с охотниками, но наслушался страшных историй от дедушки. Судя по его словам, лучше тихо умереть без ци, чем нарваться на охотника.
Хань часто расспрашивал всех братьев и даже Мать, но они не желали ничего говорить об охотниках. Лишь твердили, что от охотников нужно либо держаться подальше, либо нападать сразу всей кучей на одного.
― Хань?
Он шарахнулся в сторону от вытянутой руки, мимоходом отметив и там, на запястье, манящую голубую жилку. Пусть немного, но живительная ци... А он такой голодный.
― Сейчас позову кого-нибудь...
Хань лишь мысленно смог завопить: "Нет! Не смей!" Так-то у него получилось приглушённое рычание. И он бессильно растянулся на тюфяке ― сил не хватило бы догнать Исина и вцепиться зубами в запястье. Проклятая Жертвенная луна! Ну вот как можно было так вот вляпаться?
― Не знаю, что с ним. Он странный какой-то... Вот.
По шее скользнули горячие пальцы, тронули лоб. И Хань отчётливо клацнул зубами, когда попытался цапнуть эти пальцы. Ци! Так много! И чуть позже он эту ци опознал ― мощную и неуправляемую. Потом Ханя перекинули через плечо, завернув предварительно в одеяло, и куда-то понесли. Бесы с ним, главное, прогрызть одеяло и вцепиться зубами, чтобы сделать хоть глоток. Почти получилось, но тут же досталось от хранителей. Хань тихо застонал от боли. Его перехватили поудобнее и что-то сделали. Не с ним, с хранителями ― Хань больше не ощущал их внимания.
Он почувствовал, как его сгрузили на горизонтальную и относительно мягкую поверхность, плотнее обернули голову одеялом и стянули одежду, чем-то обмазали. Чем-то похожим на масло, только от этого стало тепло и лениво, хотя он всё равно непроизвольно кусал одеяло и пытался прогрызть отверстие.
Заработал зубами активнее, когда на запястьях затянулись ремни.
Это ещё что такое? Зачем его связывать?
Хуже того, голову ещё чем-то обмотали, и дышать стало труднее, да и прогрызть теперь предстояло больше слоёв ткани. Хань рванулся вверх, ощутив на собственной обнажённой груди горячую ладонь. В одной этой ладони было столько ци, что...
Он изумлённо замер, когда уже две ладони заскользили по его телу. Правильно ли он понял? Его, что же, собираются... С ума сойти... То есть, да-да-да! Прямо сейчас! И поскорее! Умирать не хотелось, а вот получить ци ― очень даже. И голову можно развязать.
Голову развязывать не стали. Правильно, наверное. Хань не испытывал уверенности в том, что поведёт себя прилично. Мог и укусить. Непроизвольно.
Он зажмурился, почувствовав, как к нему прижались всем телом, горячим. И довольно вздохнул от прикосновения пальцев к бёдрам. Ещё немного... Пусть даже быстро и грубо, наплевать. Когда тебе спасают жизнь, как-то нехорошо привередничать. Он сам подался навстречу, впуская в себя спасительное тепло, обхватил ногами покрепче и улыбнулся от ощущения наполненности, стиравшего границу между остатками собственной ци и бурлящей ци чужой.
Движение внутри, обжигающе горячие капли пота снаружи... Хань купался в чужой ци и в собственном удовольствии. И задохнулся, когда на него обрушилась сила, растеклась по всему телу. Столько ци у него никогда не было, даже в лучшие времена. Он порвал ремни, удерживавшие запястья, и зарылся пальцами в густые волосы Чонина, потом стянул тряпки с головы и прильнул к искусанным губам. Инстинктивно забрал и эту ци, но почти сразу осознал, что Чонин вряд ли заметил потерю. Разбалансированная энергия по-прежнему вертелась спиралью внутри него, танцевала и яростно гудела. Как будто от неё никто и не отгрыз кусок. Как будто он ничего не истратил, чтобы поставить Ханя на ноги.
Хань вновь тронул пальцами тёмные волосы, погладил. Чонин резко мотнул головой, скатился с него и вытянулся рядом, тяжело дыша. Хань повернулся, окинул взглядом смуглое тело и наклонился, скользнул по коже губами, лизнул кончиком языка, собирая наполненные ци капли пота. Наверное, Хань мог лопнуть от такого количества ци, но он собирался облизать Чонина с головы до ног. Очень хотелось. Почему-то. Но не получилось ― Чонин убрался от него подальше.
Спрятавшись под одеялом, Хань выпустил когти на левой руке. Острые, красота какая. У него раньше этот трюк получался редко ― ци не хватало, зато теперь... Хань довольно зажмурился и торопливо убрал когти, сжал руку в кулак и тихо хмыкнул. Надо же...
С него вдруг сдёрнули одеяло и запустили комом одежды в лицо. Непосредственность Чонина умиляла. Правда, недолго умиляла, потому что Ханя бесцеремонно выставили за дверь, а там хранители наподдали, отогнав к лестнице.
Хань обиженно натягивал одежду и бурчал себе под нос непристойности в адрес хранителей и невоспитанных послушников. Но он быстро пришёл в хорошее расположение духа, поскольку чувствовал себя так прекрасно, как никогда прежде.
Кубарем скатившись с лестницы, заскочил в келью к Исину, потискал, отобрал свиток и велел прогуляться, потом выскочил в окно, поносился по саду, чтобы немного утихомирить бурлившую внутри ци, перелез через монастырскую ограду, в кустах сменил облик и рванул со всех лап по зелёным склонам. Спугнул косулю, оставив тигра без обеда, сделал неприличный жест лапой и стартовал с разъярённым тигром на хвосте.
Жизнь была прекрасна!
Добравшись до селения, Хань похозяйничал в ближайшем курятнике, проказливо оставил тушку курицы на крыльце дома местного чиновника, стянул кошель с золотом из храма и выбросил в нужник, пробежался по женской половине дома местного богатея под музыку девичьих воплей и звон разбитой посуды и свёл с ума всех собак. С чувством выполненного долга лениво побежал обратно на Белую Гору. Попрыгал по валунам на переправе и перепугал бабульку, собиравшую хворост на склоне, потом у ручья любовался на собственный хвост и предавался нарциссизму. Ну ещё бы! Разве мог какой-то там смертный устоять перед такой красотой? Определённо не мог.
Однако...
Хань вытянулся на берегу, подставив пушистый бок солнечным лучам, и задумался. Мысли в его голове бродили исключительно крамольные, и братьям они бы не понравились.
Нужно проверить, действительно ли Чонин не замечает, что тратит ци. Если он способен каждый раз отдавать столько ци... Тогда очень глупо приносить его в жертву. Нет, то есть, это правильно и хорошо, но такой жертвы хватит лет на двадцать. А если Хань оставит его себе, то ци ему хватит куда больше, чем на двадцать лет. Задачка... Но проверить всё-таки нужно. Хань ни разу не слышал, чтобы кто-то мог отдавать ци и оставаться по-прежнему при своём. Ци конечна. Если вот он сейчас вернётся в селение и отхватит ци у первого встречного, то у этого встречного останется ци меньше, чем было. И потребуется достаточно много времени, чтобы восстановить утраченное.
Странно всё это, конечно. Но Хань собственными глазами видел ци Чонина до и после. Никакой разницы не заметил. Или, быть может, это потому, что Чонин не может говорить? Люди обычно выражают эмоции словами, а Чонин не может. Все его эмоции возвращаются к нему же, вот и... Дико, но хоть что-то объясняет. Наверное.
Хань встряхнулся, вскочил на лапы и потянулся, прогнувшись в спине, чуть калачиком не свернулся. И слава небесам, что ему приспичило заняться потягиванием, потому что мимо просвистела стрела.
Не понял.
Просвистела вторая, едва не пригвоздив роскошный хвост к земле. И из-за деревьев высыпала конная орава с луками в руках. Ну здорово... Охотнички, чтоб их! Хорошо, что обычные охотники, решившие подстрелить лису. Хотя всё равно гады. Мясо лис не годится в пищу, и они точно знали это. Зачем же стрелять в лис?
― Загоняй рыжуху!
Ага, как же.
"Ну я вам сейчас устрою..."
Хань демонстративно поднял переднюю лапу, придирчиво осмотрел подушечки и когти, медленно лизнул, пару раз махнул хвостом и чуть сдвинулся. Три стрелы пролетели мимо цели. Хань поднял другую переднюю лапу и провёл не менее тщательный осмотр, снова сдвинулся в сторону. Ещё стайка стрел пролетела в стороне.
― Да она издевается над нами!
"Какой догадливый..."
Хань неторопливо повернулся хвостом к охотникам, хвостом же пару раз издевательски помахал и одним длинным прыжком сиганул в густые заросли. Пока обиженные охотники возмущённо орали, сменил облик и засел на верхушке дерева, попутно пошарив в беличьем дупле и обнаружив орехи. Злорадно похихикал, когда пара охотников сунулась к ручью, и их лошади из-за запаха Ханя взвились на дыбы, заставив всадников искупаться в ледяной воде.
К вечеру Хань весело бежал в рыжей шубке к монастырю, но впечатления пришлось пересмотреть. Он никак не ожидал, что тигр окажется злопамятным и устроит засаду. Тигров он и прежде дразнил, но они обычно добродушно забывали об этом. Ведь Хань не воспринимался ими ни как человек, ни как лиса. Тут же попался неправильный тигр. Хань настолько не ожидал подобного, что огрёб лапой по загривку, отлетел в сторону и больно ударился о валун. Так больно, что внутри хрустнуло. Не обратив на это внимания, Хань вскочил на лапы и кинулся к ограде. Пролез в нору, успел, но тигр зацепил когтями правую заднюю и попытался выволочь его обратно. С трудом извернувшись, Хань вцепился зубами в тигриную лапу. Зверь рыкнул от боли и лапу отдёрнул. Хань поспешно отполз подальше от ограды и без сил растянулся на траве. Всё болело, и ― самое жуткое ― ци осталось мало. Кажется, при ударе о валун он что-то сломал и невольно потратился на мгновенное восстановление. Мгновенное ― это раза в три больше, чем нужно при обычном. И восстановился не полностью... Так, три ребра, задняя правая, сухожилие на левой передней, ещё что-то. Если восстановить сейчас, от ци опять ничего не останется.
Да что ж такое? А, ну да. Он же весь день пробегал в лисьей шкуре. Даже сейчас в ней торчал. Стало быть, тратил ци постоянно. Это в родных местах можно бегать лисом хоть круглые сутки, там ци тратилась только на превращение, а вот тут...
Хань оторопело уставился на сапоги из воловьей кожи, появившиеся прямо у него перед носом. Ну вот, сейчас кто-нибудь прибьёт лису и отнесёт шкурку для выделки. Шапку там хвостом украсить или плащ на лисьем меху пошить. Позорная смерть, прощайте, братья...
Хань взвизгнул от боли в переломанных рёбрах, когда его подняли осторожно и куда-то понесли, накрыв рубашкой. Рубашку убрали уже в знакомой келье. Хань настороженно следил за костяной пластиной в смуглых пальцах, замер, когда наточенная кость разрезала запястье, и в подставленную чашу закапала густая кровь. Потом чаша и порезанное запястье оказались рядом. Хань вежливо начал с чаши, вылизал до блеска и вцепился зубами в запястье. Отметив напряжение мышц под смуглой кожей, постарался разжать зубы и пить аккуратнее.
В голове царил хаос. Или пустота. Думать Ханю совершенно не хотелось, куда приятнее было тонуть в ци и набираться сил. В конце концов, он просто лисёнок, милый и симпатичный. В том, что Чонин решил напоить лисёнка кровью, виноват сам Чонин. И лисёнок не имеет ничего общего с Ханем, так вот.
Облизнувшись, Хань посмотрел на Чонина невинными глазами, свернулся клубком и подставил уши. Мол, гладь давай, пока я добрый. До Чонина не дошло, и гладить Ханя он не стал, а взял за шкирку и выкинул в окно. Сволочь!
Брезгливо отряхивая лапы, Хань понуро выбрался из лужи и сел на траву, вскинул голову, высматривая окно Чонина и начиная планировать страшную месть. Оттуда долетел сердитый голос одного из старших монахов.
О!.. Стало быть, за шкирку и в окно не поэтому... То есть, за шкирку и в окно, чтобы никто странного лисёнка не увидел. Ну тогда ладно.
Хань встряхнулся, рассыпав во все стороны грязные брызги, и рванул в келью собственную. Мало ли, ещё нагрянут с проверкой, а его на месте нет. Тьфу, пропасть! Не в таком же виде!
Хань юркнул в ближайшие кусты, чтобы избавиться от лисьей шубы, потратил пару капель ци на придание себе достойного вида и поспешил в келью. К счастью, Исин блаженно спал, так что Хань бесшумно пробрался к окну и устроился на тюфяке. Только глаза закрыл, как пришлось подскочить от сигнала гонга и обнаружить, что за окном разлилось предрассветное марево.
― Скорее, опоздаем, ― торопил Исин, скакавший на одной ноге и одновременно пытавшийся натянуть на ступню деревянную обувку.
― Куда опоздаем?
― На занятие.
― Какое?
― Очнись, сегодня занятия с самого утра. Обещали рассказать про шэн. И про демонов.
― Пожалуй, посплю ещё, ― полез обратно под одеяло Хань, проходивший по пункту "демоны". Он не горел желанием выслушивать всякий человеческий бред о себе и ему подобных. Но поспать ему не дали. Один из старших послушников выволок его в коридор за ухо. Дескать, Хань и так уже пропустил кучу занятий, пока был наказан.
Хань не зря не хотел идти на занятие, потому что темой стали лисы-духи. Исин с интересом уставился на наставника, ожидая подробностей, а Хань затосковал.
― Лиса ― плохой зверь сама по себе, ― многозначительно сообщил наставник, чем обрёк себя на страдания, но ещё не подозревал об этом. ― В лис вселяются души умерших.
Хань подпёр подбородок кулаком и решил подремать. Большего бреда он не слышал. Как же... Душа мертвеца, ага.
― Обычно лисы-духи принимают облик соблазнительных девушек...
Девушкой легче притвориться молодняку, потому что энергия инь рассеянная сама по себе. И девушкой проще заполучить мужчину. Всё верно. Ну и затрат на такой облик куда меньше.
― Но если лиса прожила сто лет, она может превращаться в мужчину. Лисы крадут ци человека с кровью и семенем, чтобы стать сильнее.
― Пф!
Исин удивлённо покосился на Ханя, пришлось сделать вид, что никто и не фыркал, Исину просто показалось. Но всё же... Лисам ци требовалась не для того, чтобы стать сильнее, а для того, чтобы выжить. И лисы никогда всерьёз людям не вредили, брали лишь столько, сколько нужно. Впрочем, исключения из правила попадались, но очень редко. И чаще всего причиной тому были не поиски силы, а глупая влюблённость. Лисы боялись людей и старались держаться от них подальше, наплевать на страх могли тогда лишь, когда дурели от любви. Ну и Жертвенная луна, конечно. Только жертву приносили ― опять же ― не каждый день, раз в год ― при самом неудачном раскладе, при раскладе обычном ― реже.
― Лису можно отличить по хвосту. Хвост остаётся всегда, в любом облике.
Попробовал бы наставник снять с Ханя штаны и найти хвост... Хань посмотрел бы на это с удовольствием. Чонин вот никакого хвоста не видел. Хотя пускай наставник несёт этот бред. Обладая такими познаниями, люди в жизни не отличат нормального человека от лиса.
― Обычно лисы сбиваются в стаи, любят курятину, вредят людям. Хотя, бывает, и помогают.
Хань вздохнул. Стаи, ну да. Живут племенем, где тут стая? И ничего не вредят, они от людей стараются держаться подальше.
― Защититься от лисы можно зеркалом.
Хань низко наклонил голову и зажал себе рот ладонью.
― Тебе что-то кажется смешным?
― Нет, наставник. То есть, да. Как зеркалом вообще защищаться можно?
― Показать лисе. Увидев истинное отражение в зеркале, она испытает смущение.
― И угрызения совести, должно быть, ― тихонько добавил Хань. ― И скончается на месте в муках.
Исин кусал губы, чтобы не расхохотаться. Знал бы он, чего стоило сдерживаться Ханю, который сам был лисом, страдавшим нарциссизмом, что, в общем-то, было свойственно всем лисам поголовно. Кстати, тогда зеркалом и впрямь можно защититься. Пока лис будет собой любоваться и умильно сюсюкать с собственным отражением, смертные могут попытаться сбежать, например.
― Наставник, ― обратил на себя внимание Исин, ― а если встретить лису в виде лисы, как отличить обычная это лиса или дух?
― Любая лиса необычная, ― решительно рубанул воздух ладонью наставник. ― Но всё же... Если напугать лису как-нибудь, то дух может сменить окрас. С рыжего на другой какой-нибудь.
Хань зажал рот ладонью и подавился смешком.
― А как напугать можно?
― Металлом. Бросить что-нибудь в лису. Нож или ещё что-то подобное. Духи не любят металлические вещи. Железо, золото, серебро, даже медь и бронзу.
― А почему?
Наставник пожал плечами.
― Может, потому что любой металл ― это кровь земли, кровь земли тяжёлая и притягивает к себе ци, разрушая прежние связи.
Ханю вдруг вспомнилось: Чонин накануне порезал себе руку костяной пластиной, а не ножом. Хотя... Может, у него под рукой ножа не оказалось. Послушникам вообще не полагалось иметь при себе оружие, только для тренировок выдавали.
― Наставник, а расскажите ещё про лис, ― попросили другие послушники. ― Их как-то ловят?
― Иногда. Охотники.
Хань навострил уши.
― Что за охотники?
― Люди с особым талантом. Они не только лис ловят, любых вредных духов. Но они редко рождаются. Ещё труднее достойно их воспитать и обучить.
― Почему? ― тихо вопросил Хань, которому эти сведенья мало что давали.
― Потому что охотники постоянно имеют дело с этими духами и часто теряют убеждённость в том, что всех их надо уничтожать. У людей от природы добрые души, а охотникам нельзя быть добрыми. Поэтому обычно охотники не живут больше двадцати пяти лет. Двадцать лет их учат, пять лет они охотятся, потом либо погибают сами, либо их убивают новые охотники ― в качестве испытания.
Хань отвёл взгляд и закусил губу. Вот, значит, как. Люди сами убивали охотников только потому, что те отказывались убивать всех лис без разбора. Очень справедливо, нечего сказать. Но почему же лисы боялись охотников? Что в них особенного? Талант? Какой талант?
― Ещё про охотников, ― запросили послушники, и Исин вместе с ними.
― Увы, про охотников знают только сами охотники. Они не любят делиться своими секретами.
URL записиНазвание: Хули-цзин
Автор: Корейский Песец/Шу-кун/Ie-rey
Пейринг/Персонаж: Кай (Ким Чонин)/Лухан (Лу Хань), Лэй (Чжан Исин)
Рейтинг: R
Жанр: АУ, романс, фэнтэзи, мистика, мифы
Размер: миди (13к)
Коллаж/арт: Areum//Румба Каталана
Размещение: запрещено
Авторские примечания: Хули-цзин (кит.) ― лиса-дух. Ци ― энергия, духовная сила. + в тексте использовались некоторые термины из трактатов об искусстве чтения по лицам.
Ссылка на оригинал КФ: ficbook.net/readfic/1832167
Хули-цзин
Хули-цзин
В тёмном небе слабо светился тоненький полумесяц, а люди складывали стихи для восхваления прекрасного. Хань никогда не понимал ни этих стихов, ни того, что же в ночном небе с молодой луной может быть прекрасным. Он ненавидел луну ― любую. Потому что луна напоминала о жертвах и заставляла ныть старую рану под левой лопаткой.
Не всякая луна была Жертвенной, а когда Жертвенная рождалась всё же, это означало благодать и проклятие одновременно.
Вот и нынче ночью Хань ощутил знакомую боль под лопаткой, зуд под кожей, а потом понёсся со всех лап к священному месту, подчинившись призыву Матери.
"Жертвенная луна", ― мягким шуршанием вползало в уши. И он мчался, не разбирая дороги, оставляя на ветках клочки мягкой шерсти, кубарем скатываясь по склонам, проносясь с тихим тявканьем по ручьям со студёной водой. Только бы успеть к благодати и отвести проклятие до следующей Жертвенной луны.
Скоро в нос ударило удушливой сладкой волной. Запах крови. Манящий, одуряющий. И он рванул вперёд изо всех сил, чтобы через миг вознестись к небесам и забарахтаться в прочной сетке. Ловушка для тигра! Ну вот как же так?!
Зов разливался вокруг по-прежнему, а он жалко копошился в сетке. С яростью вцепился зубами в верёвки и принялся рвать волокна ― одно за другим. Простой тигриной сетке не удержать Ханя, но если он не успеет... ему придётся вернуться к людям. Нет хуже проклятия.
Перехватив последнюю нить, он рухнул в траву, приземлившись на все четыре лапы, и кинулся в рощу. Нёсся сквозь густой дождь из персиковых лепестков и умолял небеса, чтобы не он пришёл последним. Оттолкнулся лапами и влетел в священный круг, на ходу меняя облик. Упал на колено, упёрся сжатым кулаком в землю и склонил голову перед Матерью. Покосился налево и направо, сосчитал ноги и обречённо прикрыл глаза.
― Встань, дитя, ― прошелестело над ним. И он послушно поднялся, уже зная, что его ожидает. Вечно он попадался так глупо. Самый хитроумный, самый находчивый, самый проказливый и самый непоседливый, а попадался вечно по глупости или из-за ерунды. Жуткое невезение, так говорил дедушка. А дедушка знал толк в невезении ― его несколько раз даже сжечь пытались. Хань пока не мог похвастать тем же, но считал, что копьём в спину ― это тоже не лучший вариант.
Мать протянула ему нефритовую чашу, где священной крови осталось на дне всего-то на один глоток. Последний. А тот, кто делал последний глоток во время рождения Жертвенной луны, получал силу ровно на месяц ― до следующего новолуния. Можно было отказаться от этой крохи силы, но тогда не оставалось даже месяца жизни. Ничего не оставалось.
У смертных есть их тёплая и живая кровь, а у таких, как Хань, есть лишь невесомая и невидимая ци. Если смертных лишить крови, они умрут. Если Ханя лишить ци, с ним произойдёт то же самое. И сейчас он мог либо умереть, не сходя с места, либо принять крохи ци на срок в один месяц и попытаться всё исправить. Второй путь означал, что ему придётся уйти к смертным. А ещё, возможно, получить ещё раз копьём в спину. Или не копьём и не в спину, а оказаться в ревущем пламени, где лишь чудо могло бы его спасти, вот как дедушку.
Люди не любили Ханя и таких, как он. Люди убивали их. И убивали всё больше с каждым новым десятилетием. Мать говорила, что когда-то ― давно, задолго до рождения Ханя ― их народ был многочисленным и сильным, даже правил смертными, а теперь... Теперь они прятались, словно крысы в амбаре от света бумажного фонарика. И Хань не знал иной жизни ― только эту. Или спрячешься получше и выживешь, или глупо попадёшься и умрёшь. Хотя он понимал правила игры, никогда не мог удержаться от шалостей. Потому дедушка и говорил, что невезение ― кара небес за грехи.
В общем-то Хань признавал, что в словах дедушки есть смысл, но ему всё равно нравилось грешить втихаря.
Догрешился до Жертвенной луны и последнего глотка. В очередной раз. Наука впрок не пошла, вот луна и прогневалась на него. Опять.
Хань бережно коснулся ладонями тяжёлой чаши и сделал последний глоток, поймал губами густые капли и вдохнул силу. Мало, но сейчас даже этой малости хватило, чтобы боль под лопаткой пропала, а тело пропиталось бодростью. И стало вдвойне обидно, потому, что он мог получить намного больше и избежать проклятия, если бы не попался в тигриную ловушку.
― Будь осторожен, мой мальчик. Ступай и возвращайся в срок. Мы будем ждать тебя, ― прошептала Мать, приняв обратно пустую чашу. Её серебристые, как сама луна, глаза наполняла печаль. ― Мы будем ждать.
Хань понуро стоял и смотрел, как мимо живым потоком бежали лисы, задевая его пушистыми боками и хвостами, иногда тыкались в ноги влажными носами, тявкали с грустью. Он мог лишь смотреть, потому что ему не хватило бы ци на превращение.
Хань вскинул голову и взглянул на тонкий полумесяц. Он ненавидел луну. Ну и пусть. Он хитрый и умный, он справится и вернётся. И снова будет слушать страшные истории дедушки. И никогда больше он не придёт последним в ночь рождения Жертвенной луны.
***
В полдень Хань уселся на холмике у обочины широкой дороги и поправил волосы небрежным жестом. По дороге явно часто ходили торговые обозы, потому лучше прибыть в город или селение с ними, а не одному.
Люди считали Ханя красивым, и он пользовался этим в собственных интересах. Вот и сейчас потратил каплю ци, чтобы казаться смертным чуточку привлекательнее, чем был на самом деле. Это для мужчин. Женщины чаще всего давали рассеянную силу. Те женщины, до которых легко добраться ― замужние, вдовы или "цветы" из ночных домов, и чтобы пленить их, дополнительные затраты ци не требовались. Девственниц сопровождали няньки, да и держали их под замком. Больно сложно заполучить их силу. Мужчин под замками не держали ― только руку протяни и возьми. И обычно силы они давали столько же, сколько девственницы. Исключая всяких евнухов, поэтов и актёришек, растрачивавших эмоции и природное тепло попусту, разумеется, их Хань приравнивал к обычным женщинам.
Он всегда предпочитал воинов или мудрецов. Аскеты и даосы были самым вкусным лакомством, если удавалось пробить брешь в их праведности и соблазнить. Поэтому Хань никогда не жалел всего одной капли ци, чтобы казаться им ещё более приятным и красивым. Наверное, эта капля ци полностью растворялась в его глазах, поскольку Мать всегда говорила, что его сияющие глаза способны поставить на колени кого угодно.
Обоз Хань учуял задолго до того, как первый всадник поравнялся с облюбованным им холмиком. Он оправил простую одежду, достал бумажный веер, раскрыл и спрятался за ним так, чтобы все желающие сначала видели блестящие и притягательные глаза.
Обоз не походил на торговый: охраны мало, как и повозок, зато много юношей ― от двенадцати лет и старше, кто одет побогаче, кто попроще. И Хань не приметил ни одной женщины. Что бы это могло значить? Хань не настолько часто оказывался среди смертных при всём своём невезении, чтобы знать о них всё.
Возле холмика придержали лошадей двое из охранников: начальник и, вероятно, его помощник.
― Идёшь на Белую Гору? В монастырь Восьми Твердыней?
Хань знал, что такое Белая Гора, и не представлял, что это за монастырь такой, но на всякий случай кивнул, раз уж ему подсказали, куда обоз идёт.
― Должно быть, ты с запада, ― предположил помощник. И его Хань не стал разочаровывать ― опять кивнул.
― В повозке ещё есть место, можешь ехать с нами, ― благосклонно дозволил начальник охраны и махнул в сторону замыкающей кибитки. ― Поспеши, остановки не будет. Осталось полдня пути.
Хань сложил веер и воспользовался приглашением. Легко добежал до повозки и запрыгнул внутрь, пристроился в уголке, прикрыв глаза и притворившись усталым и спящим, дабы никому не пришло в голову донимать его расспросами. Он пока мало знал, чтобы позволять себе много болтать, поэтому он "спал" и слушал.
Вскоре он немного разобрался в происходящем. Обоз шёл из столицы в упомянутый ранее монастырь, и с ним ехали все желающие обучаться в монастыре. Можно было как несколько лет пробыть послушником в монастыре, обучаясь премудрости у знаменитых наставников, так и остаться там навсегда. В монастыре обучали искусствам, полезным государственным чиновникам, а также там хватало выдающихся мастеров, способных отточить воинские навыки. Однако всех без разбора не пускали за ворота монастыря, а проводили испытания для желающих обучаться.
Ханя не пугали истории об испытаниях, куда больше его интересовал сам монастырь ― хорошее место для людей с большими запасами ци. А люди с большими запасами ци ― это то, что ему сейчас нужно, жизненно необходимо, ведь с каждым новым мгновением отпущенный ему срок сокращался. А он жил не так долго, потому навстречу смерти пока не спешил.
Обоз после полудня в самом деле остановился в горном селении, после чего всем юношам велели собраться на площадке у дома местного чиновника. Они топтались на песке, прижимая к себе узелки с вещами. Некоторые ничего при себе не имели, как и Хань.
Чиновник важно уселся на подушку, расшитую бисером. Слуга поставил перед ним низкий столик и приготовил бумагу и чернила. Чиновник с безразличным видом указывал то на одного юношу, то на другого, те называли свои имена и возраст, и чиновник не особенно аккуратно записывал эти сведения. Хань дождался своей очереди, поклонился и тихо произнёс:
― Хань. Низкородный, без фамилии. Девятнадцать.
Перед ним два человека ответили точно так же, и никто вопросами их не донимал. Удобно. Про безродность и возраст Хань соврал без колебаний и сожалений. В конце концов, в его истинный возраст смертные бы не поверили, сами они жили очень мало. И это прекрасно. От них, таких несовершенных, и сейчас исходила серьёзная угроза, а живи они дольше... Нет уж, не надо такого.
Когда со списком имён было покончено, будущих послушников отвели в северную часть селения, к горному склону, в котором некогда высекли узкие ступени. Ступени убегали вверх так далеко, что и не различить, куда же они вели. У подножия горной лестницы ожидал сухой старичок с тяжёлым посохом. Грубая длинная рубаха на тощем теле и босые ноги знатно остудили пыл десятка "горячих голов", твердивших, что уж они-то точно станут послушниками в монастыре. Хань не особо заинтересовался стариком, просто отметил, что у него ци неплохая и ровная.
Старик ударил посохом о землю, звякнули металлические кольца на навершии, и толпа перед ним угомонилась. Не сказав ни слова, старик жестом велел всем следовать за ним, развернулся и стал бодро подниматься по высоким узким ступеням. Хань первым двинулся вперёд. Будь он в обычном состоянии, то не счёл бы подъём по лестнице испытанием. Сейчас же он понимал, что те, кто высекал ступени, явно издевались над будущими гостями. Подниматься по высоким и узким ступеням оказалось тяжело, но он упрямо переставлял ноги и не отпускал взглядом спину старика. Заодно тихо радовался, что посох тупой и с металлическими кольцами на навершии, а не с острым металлическим наконечником. Хань не любил металл, тот плохо влиял на его ци. Памятный удар копьём в спину, случившийся давно, до сих пор напоминал о себе болью.
Старик двигался с той же скоростью и не ощущал усталости, а Ханю уже казалось, что подъём не закончится никогда. Он взмок, дыхание сбилось, ноги могли подвести в любой момент. Как же ему не хватало привычной силы... Он глазам едва поверил, когда увидел, как старик остановился. Одолев последнюю ступень, Хань едва не повалился на тяжёлые каменные плиты, с трудом выпрямился и остановился подле старика. Тот смерил его оценивающим взглядом и махнул рукой в сторону длинной скамьи. Хань потащился туда, сел и постарался побыстрее восстановить сбитое дыхание. Чутьё подсказывало ему, что миновала лишь первая часть испытания.
До скамьи добрались не все желающие стать послушниками. Шестеро так и не дошли, и думать, что с ними сталось, не хотелось.
Старик оглядел молодняк, кивнул и вдруг пронзительно свистнул. Все насторожились и завертели головами, вскоре различили стремительную тень, спускавшуюся по узкой тропке от видневшегося вдали монастыря. Постепенно тень обретала чёткие очертания: высокий парень в чёрной одежде, гибкий и быстрый. Он бежал, не обращая внимания на препятствия и легко преодолевая их, несмотря на то, что руки его были заняты учебными короткими дубинками.
Хань следил за спуском с интересом, а потом едва не кинулся навстречу с воплем: "Брат Лис". И слава небесам, что не кинулся, потому что этот парень не был ему ни братом, ни лисом. Просто смертный с удивительно мощной ци.
Поначалу можно попутать, но ци лиса ровная, спокойная, всегда в равновесии с миром, пополам инь и ян. У этого же парня ци напоминала ревущее танцующее пламя, она бурлила и кипела, припадала к земле, как огонь от резкого порыва ветра, и вновь поднималась стеной, словно желая дотянуться язычками пламени до самого солнца. Эта ци не знала равновесия, даже не стремилась к нему. Сплошной ян, непокорный и своевольный. Зато как много-то... Хань никогда прежде не приводил к новой луне таких смертных. Это же сколько силы можно получить? На всё племя хватит с лихвой. И о Жертвенной луне они не будут вспоминать очень долго.
Парень остановился перед стариком, коротко поклонился, если это вообще можно было назвать поклоном ― небрежный кивок всего-то, оставил себе одну деревянную дубинку, а остальные бросил на землю. Он держался уверенно и отстранённо, не испытывая никакого интереса к происходящему. Высокие сапоги из воловьей кожи, чёрные шаровары, кушак на поясе и свободная рубаха с пришитым к вороту капюшоном. Капюшон прятал волосы и верхнюю часть лица, и на кушаке справа висел серебристый круглый колокольчик, а слева ― узкая деревянная табличка. Табличка гласила, что этот парень обучался в монастыре всего два года, но уже получил право помогать наставникам и подменять их при надобности, а также входил в группу лучших учеников.
― Определите очередь, ― скрипучим голосом велел старик и уселся прямо на землю. ― Три удара. Надо отразить все три либо не отразить. Как вы это сделаете, дело ваше. Начинайте.
Парень в чёрной одежде перекинул дубинку в левую руку и небрежно смахнул правой капюшон. Хань в первый миг увидел только его глаза ― тёмные и непроницаемые. Быстрый острый взгляд, и этот странный человек уставился на Ханя, вызвав необъяснимую дрожь. Он как будто выделил Ханя из всех, как будто понял, что Хань отличается от прочих. Всего миг, и взгляд вновь стал отстранённым и холодным, безразличным, только тогда Хань смог различить резкие черты лица, упрямый подбородок, нос с хищной горбинкой и выразительные полные губы. Люди относили такие лица к типу "железо", а Хань не любил железо. К тому же, этот парень не походил на местного жителя, явно иноземец, такой смуглый... Ещё и волосы стриг коротко, довольно непривычно ― для местных.
Вокруг Ханя зашушукались, придумали тянуть жребий. Поскольку Ханя больше интересовал будущий противник, он спохватился последним, вот и оказался последним при жеребьёвке.
Один из богатеньких юнцов, выудивший самую короткую палочку, неохотно потащился к старику, поднял с земли приглянувшуюся дубинку и неуверенно остановился напротив парня в чёрном. Сразу же получил удары по ноге, плечу и в грудь, после последнего отлетел к скамье и рухнул на спину.
― Следующий, ― резко велел старик. ― Живее.
Второй испытуемый настороженно шагнул вперёд, пропустил удар в плечо, зажмурившись, отбил второй и огрёб по шее. Он растянулся рядом с первым неудачником.
Хань с интересом наблюдал только за парнем с дикой ци. Тот двигался легко и непринуждённо, будто танцевал. Всего по три движения за раз, быстрых и стремительных, но таких красивых и отточенных. Несмотря на широкие плечи и хорошее сложение, он не производил впечатления мощного и неукротимого воина, скорее уж, походил на гибкий стальной клинок, изящный и крепкий одновременно. Дедушка говорил, что именно такие противники наиболее опасны, потому что побеждают не силой, а скоростью, выносливостью, умением и точностью. Хань готов был в это поверить, особенно если добавить такую вот мощную и неукротимую ци. Простые смертные ведь не видели ци ни собственную, ни чужую, но ощущали, когда её много. Не зря же все подходили к этому парню с опаской и едва сдерживая дрожь.
Три удара ― и на земле оказывался очередной пострадавший. Кажется, монахи переоценили новичков и выставили слишком уж сильного противника. Хань прекрасно понимал, что отразить три удара не сможет никто, даже он сам. Все три ― ни за что, потому что предсказать, как и куда будет бить этот странный парень, он не мог. Такая дикая ци непредсказуема, прочесть по ней намерения противника невозможно. Прочесть по лицу и глазам ― тоже никак...
Очередной испытуемый шарахнулся прочь от первого удара, запнулся и шмякнулся на землю во время второго, третий получил сполна. И пришёл черёд Ханя.
Он подобрал с земли дубинку, взвесил в руке и перевёл взгляд на дубинку парня в чёрном. Что же придумать? Надо просто отразить три удара. Или удары можно наносить самому? Хань попробовал, ведь никому не пришло в голову до него идти в атаку самим, а не ждать атаки противника. Удар Ханя был отбит с лёгкостью, сразу же последовал ответ, который Хань умудрился отразить, но тычок дубинкой в плечо он всё-таки пропустил и отлетел к скамье так же, как и все до него.
― Ты, ― старик указал на юношу, проходившего испытание вторым и чудом отразившего один из трёх ударов, потом ткнул пальцем в неуклюжего, избежавшего двух ударов из-за падения, ― и ты. Ещё ты.
Хань моргнул, когда старик выбрал его.
― Вы трое пойдёте с нами. Остальные пусть возвращаются туда, откуда пришли. Живее!
Неудачники поковыляли к проклятым ступеням, а троица везучих осталась у скамьи. На ногах из них троих держался только Хань.
― Чонин, помоги этим недотёпам, ― устало махнул рукой старик. ― Отведёшь в монастырь и присмотришь, чтоб всё было как полагается.
Короткий кивок вместо поклона, уверенные шаги и подставленное плечо, чтобы неуклюжий парнишка смог опереться на него и переставлять ноги. Щелчок пальцами, и Ханю властно указали на разбросанные на земле дубинки. Вот ещё...
― Эй, подбери, ― подтвердил старик.
― А чего он молчит? ― поинтересовался тихонько Хань, собрав дубинки и оглянувшись на старика.
― Отвыкай задавать вопросы не на занятиях. Чонин не говорит.
― И не слышит?
― Он не говорит, это всё, что тебе нужно знать. Ступай.
Хань озадаченно пожал плечами. Он знал, что среди людей попадались такие, кто не мог разговаривать от рождения, или потому, что язык отрезали. Но первые обычно ещё и не слышали. Странная ущербность, но случалось. Наверное, у этого Чонина такой вот недостаток. Или нет. Всё-таки старик не сказал, что Чонин глухой, сказал, что Чонин не говорит. Ну ладно...
Хань тащился с дубинками вслед за прихрамывавшим напарником, чуть впереди шагали Чонин и неуклюжий паренёк с умиротворённым лицом. Последний каждый раз тихонько благодарил Чонина, когда тот удерживал его от падения. Смущённо улыбался, демонстрируя ямочки на щеках и оглядываясь на остальных время от времени. Чонин на улыбки не отвечал, как и на благодарности, безмятежный и отстранённый, погружённый в себя ещё больше, чем его спутник.
― Эй, кажется, я не могу идти, ― позвал их всех хромавший до сих пор третий новичок. Он неловко опустился на тропу и беспомощно посмотрел на Ханя.
Чонин отступил от неуклюжего паренька, тот на ногах устоял. Два стремительных шага, уверенное прикосновение к голени и быстрый жест. Простой, но невероятно выразительный. Чонин таким образом сообщил, что кость в порядке.
― Но идти всё равно не могу, ― возразил новичок.
Чонин выпрямился и указал на тропу ― в обратном направлении. Дескать, проваливай туда, откуда явился.
― Но как? Я же идти не могу, ― жалобно захныкал несчастный. Безразличное пожатие плечами, и Чонин вернулся к неуклюжему, чтобы преспокойно продолжить путь. Хань растерянно потоптался на месте, глядя то на хныкавшего неудачника, то на удалявшуюся парочку, потом кинулся догонять. Бесы с ним, с неудачником, правила в монастыре достаточно строгие, и менять их ради парочки слабаков никто не станет.
В монастырь они попали на закате, уставшие и измученные. Не считая Чонина ― он явно не устал. Хань сгрузил дубинки в малом учебном дворе и потопал следом за Чонином вместе с неуклюжим парнишкой, который передвигался уже самостоятельно.
Чонин отвёл их к писцу, чтобы внести имена в монастырскую табличку и определить, где они жить будут. Неуклюжего звали Исином, и был он безродным без фамилии, как и Хань. Писец поразмыслил и поселил их в одну келью в северном крыле, сказал, что там много пустых помещений, если вместе не уживутся, можно расселить позднее.
Чонин провёл их через сад с разными площадками для тренировок к распахнутым тяжёлым створкам, которые, как видно, давно не запирали, показал дорогу к нужной келье с единственным узким окном, выходившим всё в тот же сад, и жестом велел устраиваться на ночлег.
Хань проводил его задумчивым взглядом, пока Исин выбирал себе тюфяк. Выбор тюфяка грозил затянуться до утра, поэтому Хань ухватил ближайший и подтащил к окну. Исину пришлось взять оставшийся и устроиться у стены.
― Не думал, что смогу пройти испытание, ― пробормотал он себе под нос, растянувшись на тюфяке, набитом соломой.
― Зачем же пришёл сюда, если сомневался?
― Если бы не пришёл, то стал бы торговцем, как отец. А у меня таланта нет.
― К чему же талант есть?
― Не знаю... ― Исин выдернул торчавшую из тюфяка соломинку и принялся грызть её. ― Хочу быть судьёй, наверное. А ты?
― Просто чиновником, а там ― как получится. ― Разумеется, Хань не собирался становиться никаким чиновником, но коль он был среди людей, то и вести себя следовало подобающим образом. Он сел на тюфяк и уставился в окно. Вовремя, поскольку к тренировочной площадке, залитой водой, подошли монах и Чонин. Монах что-то сердито втолковывал Чонину, а тот с невозмутимым видом слушал. Потом Чонин стянул сапоги и прогулялся к центру площадки, намочив ноги. Вода доходила ему почти до колен. Монах бросил ему два лёгких меча, Чонин поймал их без труда и сделал внезапно шаг в сторону, из-под ноги полетели брызги. Сначала Хань решил, что Чонин просто танцует с мечами, потом дошло, что два клинка ловили и рассекали блестящие капли. Монах, усевшийся на сухом песке, недовольно покрикивал, потом стал бросать камни так, чтобы они ударялись о поверхность воды и отскакивали от неё. Чонин по-прежнему рассекал капли и уворачивался от камней, если они летели в его сторону.
― С ума сойти, ― прошептали над ухом у Ханя. Это Исин, удивлённый молчанием в ответ на какой-то свой вопрос, решил посмотреть, что же привлекло внимание Ханя. ― Как он это делает?
― Долгие годы тренировок? ― пожал плечами Хань.
― И талант... Он как будто танцует в жемчужном дожде. Ну, если не думать о том, что в руках у него оружие. Красиво...
― Если бы у него был противник, он бы порезал беднягу на ленточки. Тоненькие, ― ехидно отметил Хань. ― Ты всё ещё считаешь, что это красиво?
― Ну я же сказал, если не думать.
Спустя час Исин уснул на тюфяке Ханя, а сам Хань продолжал наблюдать за Чонином. Монах, недовольно бурча, убрался из сада, прихватив мечи, Чонин остался, но уже тренировался без оружия.
Убедившись, что Исин смотрит сны и не намерен возвращаться в реальность в ближайшее время, Хань выбрался наружу через окно и, крадучись, подобрался поближе к водной площадке. Недавно гонг пробил очередную стражу, и зажгли фонари, но Чонин явно не собирался спать. Он, что же, намерен тренироваться до утра?
Хань подобрался ещё ближе и притаился за персиковым деревом. Конечно, он пока не видел всех обитателей монастыря, но Чонин ему вполне подходил. Столько ци на дороге не валяется, а срок всё меньше и меньше. Следовало лишь убедиться, что Хань сможет воздействовать на Чонина. Как-нибудь. Если поставить метку, это даст определённые преимущества, но и только. С помощью одной только метки нельзя влиять на такого смертного, поэтому нужно ещё что-нибудь...
Кстати, воде полагалось основательно остыть. Пора бы Чонину выбраться на сушу. Так и вышло. Чонин переступил с ноги на ногу на песке, подождал, пока ступни обсохнут и надел сапоги.
Хань выбрался из-за дерева и пошёл к Чонину с таким видом, словно хотел прогуляться и заблудился. Он мило улыбался и старался произвести самое лучшее впечатление. Впечатление не производилось. Чонин смотрел на него всё так же отстранённо и прохладно. Плавное движение пальцами, столь выразительное, что Хань без труда понял ― ему велели проваливать и спать, а не шататься по монастырю.
― Я немного потерялся. Меня зовут Хань, ― заявил он Чонину, остановившись на расстоянии в один небольшой шаг. Серебристый колокольчик на кушаке привлекательно блестел. Не то чтобы Хань испытывал ту же тягу, что и сороки, но невольно отвлёкся и подумал, что колокольчик симпатичный.
Молчание раздражало и немного злило, как и отсутствие каких-либо ответных жестов. Когда Хань злился или раздражался, ему нестерпимо хотелось шалить и проказничать.
― Откуда ты? ― поинтересовался он, разглядывая лицо Чонина и пытаясь найти отклик в резких чертах. Напрасно. Кончики пальцев зазудели, и Хань пошёл на поводу у своей природы. Мгновенно поймал колокольчик в ладонь и дал дёру. Перемахнув через кусты и вскарабкавшись на каменную изгородь сада, оглянулся и с неудовольствием отметил тень на ветке ближайшего дерева. Эдак его поймают в следующий миг...
Почти поймали. Чонин властно протянул руку и раскрыл ладонь, требуя вернуть украденное. Хань помотал головой. Вновь то же движение, и тяжёлый гнев в тёмных глазах. Хань непроизвольно воспользовался случаем, чтобы провести пальцами по твёрдой ладони, уронить каплю ци и поставить метку.
Чонин отдёрнул руку, сжал в кулак и с непередаваемым изумлением посмотрел на Ханя. Как будто Хань отмочил какую-то несусветную глупость...
― Чонин!
Прыгнуть на Ханя и отобрать колокольчик Чонин не успел, оклик помешал. Смерил Ханя мрачным взглядом, повис на руках и бесшумно приземлился под деревом. Как раз достаточно быстро всё это провернул, чтобы выскочивший на тропку монах не заметил ни Ханя, ни акробатические упражнения на дереве.
― Разве ты не должен ждать наставника? Куда это тебя понесло?
Чонин изобразил свой так называемый поклон и замер. Монах постучал сложенным деревянным веером по ладони и придирчиво осмотрел Чонина с головы до ног и обратно.
― Тебя, что, обокрали? ― мрачно вдруг вопросил монах, отметив шнурок на кушаке, но без колокольчика.
Чонин качнул головой. Получил сложенным веером по лицу.
― Потерял?
Едва заметный наклон головы, и на сей раз одним ударом монах не удовлетворился. Напоследок приложил веером по плечу и указал в сторону водной площадки.
― Шагай туда.
Чонин молча двинулся к кромке воды, ни разу не взглянув в сторону затаившегося на изгороди Ханя. А ведь мог бы и указать на вора, всего-то и требовалось пальцем ткнуть. Хань спустился с ограды и последовал за монахом и Чонином, держась в тенях и прячась за кустами и деревьями. В ладони он сжимал сорванный с кушака колокольчик и ощущал стылый металлический холод. Его тело не одобряло близость даже такого металла, как серебро.
Монах тем временем велел Чонину снять обувь и рубаху, забрал их и отправил Чонина в центр водной площадки. Весело, если учесть тяжёлые тучи в ночном небе. Холодная вода и грядущий дождь, не слишком ли суровое наказание из-за потери одного несчастного колокольчика? Видимо, нет, потому что монах запретил Чонину двигаться до восхода солнца и спокойно ушёл по своим делам.
Хань озадаченно пялился на высокую гибкую фигуру в центре водной площадки и ждал, когда игра в догонялки продолжится. Не дождался. Чонин неподвижно стоял на месте, хоть и заметил схоронившегося за деревом Ханя. Более того, Чонин даже отвернулся и принялся смотреть куда-то себе под ноги. Правая ладонь едва заметно светилась из-за оставленной метки, но увидеть это мог лишь Хань.
Первые капли дождя зашуршали по песку и листве, потом посыпались чаще. Смуглая кожа Чонина заблестела, на ней бликами заиграли пятна света от мигающих фонарей. Прозрачные бусинки катились по лицу, огибая ссадины на левой скуле и подбородке, смешиваясь с проступившей из ссадин кровью. Чонин вскинул голову и посмотрел на небо. Ресницы чуть подрагивали, когда он прикрывал глаза от дождя. Слабое звёздное сияние сделало его кожу чуть светлее, и Хань залюбовался. Всё-таки хороший выбор: так много ци и такой красивый. И этой ци ― например, в крови или семени ― Ханю хватит даже до срока, если он сможет подобраться ближе к Чонину и втереться в доверие. Всего одна ночь ― и Хань получит достаточно ци, чтобы суметь изменить облик ненадолго. Пара-тройка ночей ― и Хань сможет менять облик на полдня. Надо только придумать, как заполучить кровь или семя, наполненные ци.
Вряд ли Чонин воспримет как само собой разумеющееся, если Хань примется слизывать кровь с его царапин. Люди вообще плохо воспринимали подобное. Значит, остаётся только соблазнить и попасть к нему в объятия, чтобы получить доказательство его удовольствия в собственное тело самым прямым и простым путём ― все лисы так делали. А вот это уже естественно и вряд ли покажется Чонину странным. Наверное.
Хань решительно вышагнул из-за дерева, сбросил на песке обувь и полез в воду, зябко поджимая пальцы на ногах. Холодно-то как... Он остановился подле Чонина, но тот по-прежнему не смотрел на него. Обиделся? Похоже на то, ведь наказали по вине Ханя.
Хань разглядывал лицо Чонина вблизи, а потом взял его за руку и оставил на ладони колокольчик.
― Меня Хань зовут. Прости, не думал, что это так важно. Я тут никого не знаю, ты, кажется, тоже. Просто хотел подружиться. Вот, возьми свой колокольчик, и пойдём уже отсюда. Дождь идёт. И холодно.
Чонин наклонил голову, скользнув безразличным взглядом по серебристому шарику. На лоб ему упали намокшие тёмные волосы. Потом он вновь вскинул голову и посмотрел на небо.
― Любишь луну? ― тихо поинтересовался Хань, вознамерившись расшевелить Чонина во что бы то ни стало. Чонин едва заметно повёл подбородком в сторону. ― А что тогда? Дождь?
Хань тоже поглазел на небо и попытался определить, куда же смотрит Чонин.
― Звёзды? ― наконец сообразил он и дождался слабого кивка. ― Мне тоже звёзды нравятся, они нежные и красивые... Ой!
Хань едва не подскочил на месте, когда Чонин внезапно схватил его за запястье, заставил раскрыть ладонь, положил в центр колокольчик, сжал пальцы Ханя в кулак и этим самым кулаком слегка ударил самого же Ханя в грудь.
― Что ты делаешь? Это же твоё.
Неопределённое пожатие плечами и взгляд, вновь устремлённый на небо.
― Ты хочешь, чтобы я забрал колокольчик себе?
Чонин прямо посмотрел ему в лицо. Кажется, не то что-то...
― Хочешь, чтобы я сохранил его для тебя? ― наугад предположил Хань. Чонин опустил ему руку на плечо, чуть сжал и твёрдо развернул лицом к берегу. Невольно Хань сделал пару шагов, но остановился и обернулся. ― Собираешься тут торчать до утра?
Левый уголок рта Чонина дрогнул, словно он хотел улыбнуться, но передумал. И он жестом велел Ханю вернуться в келью и не мокнуть под дождём.
Нет уж. Хань упрямо вернулся обратно и остановился рядом.
― Я тогда тоже тут постою. До рассвета. Чтобы тебе веселее было.
Показалось, или с губ Чонина в самом деле слетело презрительное "пф"?
Хань удержался от желания обхватить себя руками за плечи, чтобы не показать, как сильно замёрз. Даже в лисьем облике оставалась чувствительность к холоду, а в виде человека он мёрз куда сильнее.
― Я могу тебе спеть песенку, хочешь? Не знаю, откуда ты. Наверное, у вас там другие песни, но я знаю парочку очень красивых.
Чонин, кажется, не особо верил в вокальные способности Ханя, или ему было всё равно. Хань запел из вредности, негромко, чтобы никого не потревожить. Он точно знал, что обладает красивым голосом. Его пение нравилось не только людям, но и лисам. Даже дедушке, которому никогда ничего не нравилось.
Хань спел одну песню под шум дождя, начал вторую, но примерно на середине умолк, потому что дыхание уже не слушалось ― слишком сильно замёрз и отчётливо дрожал. Обиднее всего, что рядом с ним находился мощнейший источник ци, а он не мог ни укусить, ни обнять, ни поцеловать... чтобы зачерпнуть немного ци и согреться. Умирал от голода, будучи в шаге от вкусного блюда. Хотя бы поцеловать ― капля ци всего лишь, но сейчас для Ханя даже капля стала бы сокровищем.
Он зажмурился от неожиданности, когда его дёрнули за руку, а в следующий миг привлекли к гладкому и тёплому. И рядом с правой скулой громко стучало, ровно и сильно. Хань прижал ладони к облитой дождём груди, чтобы оттолкнуть немного Чонина, но не смог. Ладони будто приклеились к горячей коже. Так тепло... Он вскинул голову и вздрогнул, наткнувшись на пристальный взгляд Чонина. Невольно уставился на сухие искусанные губы, потому что решил ― так будет безопаснее. Ну да, конечно. Эти губы сами по себе притягивали его, заставляли мягко, исподволь, подаваться вперёд.
А что, если Чонин немой не от рождения?
Хань успел только подумать об этом и посожалеть об отсутствии языка за мгновение до поцелуя. А потом забыл, потому что язык оказался на месте, и Ханю удалось сорвать каплю ци с его кончика. Даже не одну. Чем глубже и увлечённее становился поцелуй, тем больше ци получал Хань, забывая о холоде и укорачивающемся сроке. В голове промелькнула мысль, что долгий, очень долгий поцелуй ― или несколько ― способны вызвать у Чонина лёгкое головокружение, ведь он никогда не терял столько ци за раз. А если голова у него закружится, то можно зайти дальше поцелуя. И получить намного больше ци.
Потом. Хань запретил себе действовать столь стремительно. Почему-то не хотел, чтобы после близости с ним у Чонина болела голова, либо же остались иные не слишком приятные воспоминания. Хань оправдал это решение тем, что до новолуния времени ещё полно, стало быть, нельзя спугнуть Чонина. Вроде бы, звучало довольно убедительно.
Лизнув напоследок нижнюю губу Чонина, Хань притих в кольце его рук и уткнулся носом в горячую грудь. Лил дождь, но Хань уже не замечал его, согревшись с помощью украденной ци. Несколько капель, а такое явственное ощущение силы. Чонин всё же очень странный для смертного. Даже вот целовал его с ровно бьющимся сердцем. Но точно смертный, человек. Только у человека могла быть такая разбалансированная ци. А люди жили мало. Чонину осталось и того меньше ― всего до новолуния.
Хань порылся в памяти, но не смог отыскать там похожего примера. Никогда и никто не приводил подобную жертву к новолунию. Даже те аскеты и даосы, которых Ханю иногда удавалось добыть, не шли ни в какое сравнение с Чонином, пусть они и обладали мощной ци.
― Ты странный... ― невольно пробормотал Хань, коснувшись губами ямочки меж ключицами и поймав заблудившуюся там каплю воды, прозрачную и тёплую, нагретую жаром смуглой кожи.
Чонин вновь смотрел на небо. Хань поднял голову и различил в тёмных глазах отражение тонкого полумесяца. Жертвенная луна напоминала о себе даже сейчас, и Хань по-прежнему ненавидел её. А потом Чонин перевёл взгляд на него, и отражение луны исчезло ― в глазах отражался только Хань.
― Почему ты не говоришь? ― спросил он. ― Я бы многое отдал, чтобы услышать твой голос.
Чонин выпрямился и немного оттолкнул Ханя. Словно говорил, что довольно прижиматься, ведь уже согрелся. И бесы его знают, как теперь следовало воспринимать его недавнее поведение. То ли Хань мог рассчитывать на более бурное продолжение, то ли Чонину просто было любопытно.
***
Без всякого удовольствия Хань отсидел под замком девять дней ― заслуженное наказание за то, что торчал под дождём с другим наказанным послушником. Ерунда, вроде бы, но выбраться из кельи он не смог из-за бронзовых статуэток хранителей над дверями и окнами. Девять потерянных дней ― роскошь непозволительная. Хань вновь истратил почти всю ци ― большую часть, когда попытался выбраться, угодил под взор хранителей и обдурил их, чтобы не прикончили. Вот ци и ушла на переговоры. А хранителей люди навешивали всюду, даже в самых странных местах. В монастыре и шагу не ступить было ― везде они, эти маленькие бронзовые статуэтки диковинных существ.
Выбравшись из заточения, когда истёк срок наказания, Хань первым же делом отправился искать келью Чонина. Нашёл в северном крыле, где поселили их с Исином, и порадовался ― далеко ходить не надо. Правда, Чонин жил на самом верху, и на лестнице обнаружились проклятые статуэтки хранителей.
Хань наплёл небылиц Исину, и тот переставил хранителей с лестницы в трапезную. Слава небесам, теперь по лестнице Хань мог ходить спокойно. Но едва не выругался в голос, обнаружив ещё парочку хранителей над дверью Чонина. Этих унести и переставить было бы сложно, ведь Чонин непременно заметил бы их отсутствие. Оставался вариант с ци. Хань с помощью ци мог сделать точные подобия статуэток хранителей и подменить их. Беда в том, что прямо сейчас он не обладал таким количеством ци. Надо где-то взять. Но где?
Хань вернулся в свою келью, покосился на Исина, корпевшего над древним свитком, и отказался от этой затеи: если попытаться взять ци у Исина, это будет заметно всем. Так у кого бы?
В монастыре ночных домов нет, все друг друга видят постоянно... Можно смотаться в селение. Можно, если б у Ханя хватило ци на превращение. Потому что человек до поселения будет ковылять целый день ― отсутствие в монастыре заметят. Но... И что же делать? Если всё так и оставить, то Хань не протянет даже до новолуния, а превратится в россыпь голубых искорок из оставшейся ци дней через пять.
― С тобой всё в порядке? ― обеспокоенно поинтересовался Исин, оторвавшись от свитка.
Хань уставился на голубую жилку, что соблазнительно пульсировала у Исина на шее. Кровь... Вместе с ци... Или умереть через пять дней? Что же делать? Он такой слабый и голодный, что аж плакать хочется от осознания собственного бессилия. И Хань никогда не любил забирать ци с кровью, боялся привыкнуть и стать тем, кого люди называли "живыми мертвецами". Сами лисы считали таких братьев отступниками и убивали, если подворачивался случай. В конце концов, одно дело ― вытягивать ци незаметно во время бурных ласк и списывать всё на влюблённость, даже лёгкие укусы и царапины ― это пустяки, но совсем другое дело ― выпивать досуха и съедать печень. После первого смертные чаще всего оправлялись со временем, а вот после второго умирали наверняка. Лишний труп ― лишние заботы лисам. И чем больше трупов, тем больше вероятность появления охотников. Хань никогда не сталкивался с охотниками, но наслушался страшных историй от дедушки. Судя по его словам, лучше тихо умереть без ци, чем нарваться на охотника.
Хань часто расспрашивал всех братьев и даже Мать, но они не желали ничего говорить об охотниках. Лишь твердили, что от охотников нужно либо держаться подальше, либо нападать сразу всей кучей на одного.
― Хань?
Он шарахнулся в сторону от вытянутой руки, мимоходом отметив и там, на запястье, манящую голубую жилку. Пусть немного, но живительная ци... А он такой голодный.
― Сейчас позову кого-нибудь...
Хань лишь мысленно смог завопить: "Нет! Не смей!" Так-то у него получилось приглушённое рычание. И он бессильно растянулся на тюфяке ― сил не хватило бы догнать Исина и вцепиться зубами в запястье. Проклятая Жертвенная луна! Ну вот как можно было так вот вляпаться?
― Не знаю, что с ним. Он странный какой-то... Вот.
По шее скользнули горячие пальцы, тронули лоб. И Хань отчётливо клацнул зубами, когда попытался цапнуть эти пальцы. Ци! Так много! И чуть позже он эту ци опознал ― мощную и неуправляемую. Потом Ханя перекинули через плечо, завернув предварительно в одеяло, и куда-то понесли. Бесы с ним, главное, прогрызть одеяло и вцепиться зубами, чтобы сделать хоть глоток. Почти получилось, но тут же досталось от хранителей. Хань тихо застонал от боли. Его перехватили поудобнее и что-то сделали. Не с ним, с хранителями ― Хань больше не ощущал их внимания.
Он почувствовал, как его сгрузили на горизонтальную и относительно мягкую поверхность, плотнее обернули голову одеялом и стянули одежду, чем-то обмазали. Чем-то похожим на масло, только от этого стало тепло и лениво, хотя он всё равно непроизвольно кусал одеяло и пытался прогрызть отверстие.
Заработал зубами активнее, когда на запястьях затянулись ремни.
Это ещё что такое? Зачем его связывать?
Хуже того, голову ещё чем-то обмотали, и дышать стало труднее, да и прогрызть теперь предстояло больше слоёв ткани. Хань рванулся вверх, ощутив на собственной обнажённой груди горячую ладонь. В одной этой ладони было столько ци, что...
Он изумлённо замер, когда уже две ладони заскользили по его телу. Правильно ли он понял? Его, что же, собираются... С ума сойти... То есть, да-да-да! Прямо сейчас! И поскорее! Умирать не хотелось, а вот получить ци ― очень даже. И голову можно развязать.
Голову развязывать не стали. Правильно, наверное. Хань не испытывал уверенности в том, что поведёт себя прилично. Мог и укусить. Непроизвольно.
Он зажмурился, почувствовав, как к нему прижались всем телом, горячим. И довольно вздохнул от прикосновения пальцев к бёдрам. Ещё немного... Пусть даже быстро и грубо, наплевать. Когда тебе спасают жизнь, как-то нехорошо привередничать. Он сам подался навстречу, впуская в себя спасительное тепло, обхватил ногами покрепче и улыбнулся от ощущения наполненности, стиравшего границу между остатками собственной ци и бурлящей ци чужой.
Движение внутри, обжигающе горячие капли пота снаружи... Хань купался в чужой ци и в собственном удовольствии. И задохнулся, когда на него обрушилась сила, растеклась по всему телу. Столько ци у него никогда не было, даже в лучшие времена. Он порвал ремни, удерживавшие запястья, и зарылся пальцами в густые волосы Чонина, потом стянул тряпки с головы и прильнул к искусанным губам. Инстинктивно забрал и эту ци, но почти сразу осознал, что Чонин вряд ли заметил потерю. Разбалансированная энергия по-прежнему вертелась спиралью внутри него, танцевала и яростно гудела. Как будто от неё никто и не отгрыз кусок. Как будто он ничего не истратил, чтобы поставить Ханя на ноги.
Хань вновь тронул пальцами тёмные волосы, погладил. Чонин резко мотнул головой, скатился с него и вытянулся рядом, тяжело дыша. Хань повернулся, окинул взглядом смуглое тело и наклонился, скользнул по коже губами, лизнул кончиком языка, собирая наполненные ци капли пота. Наверное, Хань мог лопнуть от такого количества ци, но он собирался облизать Чонина с головы до ног. Очень хотелось. Почему-то. Но не получилось ― Чонин убрался от него подальше.
Спрятавшись под одеялом, Хань выпустил когти на левой руке. Острые, красота какая. У него раньше этот трюк получался редко ― ци не хватало, зато теперь... Хань довольно зажмурился и торопливо убрал когти, сжал руку в кулак и тихо хмыкнул. Надо же...
С него вдруг сдёрнули одеяло и запустили комом одежды в лицо. Непосредственность Чонина умиляла. Правда, недолго умиляла, потому что Ханя бесцеремонно выставили за дверь, а там хранители наподдали, отогнав к лестнице.
Хань обиженно натягивал одежду и бурчал себе под нос непристойности в адрес хранителей и невоспитанных послушников. Но он быстро пришёл в хорошее расположение духа, поскольку чувствовал себя так прекрасно, как никогда прежде.
Кубарем скатившись с лестницы, заскочил в келью к Исину, потискал, отобрал свиток и велел прогуляться, потом выскочил в окно, поносился по саду, чтобы немного утихомирить бурлившую внутри ци, перелез через монастырскую ограду, в кустах сменил облик и рванул со всех лап по зелёным склонам. Спугнул косулю, оставив тигра без обеда, сделал неприличный жест лапой и стартовал с разъярённым тигром на хвосте.
Жизнь была прекрасна!
Добравшись до селения, Хань похозяйничал в ближайшем курятнике, проказливо оставил тушку курицы на крыльце дома местного чиновника, стянул кошель с золотом из храма и выбросил в нужник, пробежался по женской половине дома местного богатея под музыку девичьих воплей и звон разбитой посуды и свёл с ума всех собак. С чувством выполненного долга лениво побежал обратно на Белую Гору. Попрыгал по валунам на переправе и перепугал бабульку, собиравшую хворост на склоне, потом у ручья любовался на собственный хвост и предавался нарциссизму. Ну ещё бы! Разве мог какой-то там смертный устоять перед такой красотой? Определённо не мог.
Однако...
Хань вытянулся на берегу, подставив пушистый бок солнечным лучам, и задумался. Мысли в его голове бродили исключительно крамольные, и братьям они бы не понравились.
Нужно проверить, действительно ли Чонин не замечает, что тратит ци. Если он способен каждый раз отдавать столько ци... Тогда очень глупо приносить его в жертву. Нет, то есть, это правильно и хорошо, но такой жертвы хватит лет на двадцать. А если Хань оставит его себе, то ци ему хватит куда больше, чем на двадцать лет. Задачка... Но проверить всё-таки нужно. Хань ни разу не слышал, чтобы кто-то мог отдавать ци и оставаться по-прежнему при своём. Ци конечна. Если вот он сейчас вернётся в селение и отхватит ци у первого встречного, то у этого встречного останется ци меньше, чем было. И потребуется достаточно много времени, чтобы восстановить утраченное.
Странно всё это, конечно. Но Хань собственными глазами видел ци Чонина до и после. Никакой разницы не заметил. Или, быть может, это потому, что Чонин не может говорить? Люди обычно выражают эмоции словами, а Чонин не может. Все его эмоции возвращаются к нему же, вот и... Дико, но хоть что-то объясняет. Наверное.
Хань встряхнулся, вскочил на лапы и потянулся, прогнувшись в спине, чуть калачиком не свернулся. И слава небесам, что ему приспичило заняться потягиванием, потому что мимо просвистела стрела.
Не понял.
Просвистела вторая, едва не пригвоздив роскошный хвост к земле. И из-за деревьев высыпала конная орава с луками в руках. Ну здорово... Охотнички, чтоб их! Хорошо, что обычные охотники, решившие подстрелить лису. Хотя всё равно гады. Мясо лис не годится в пищу, и они точно знали это. Зачем же стрелять в лис?
― Загоняй рыжуху!
Ага, как же.
"Ну я вам сейчас устрою..."
Хань демонстративно поднял переднюю лапу, придирчиво осмотрел подушечки и когти, медленно лизнул, пару раз махнул хвостом и чуть сдвинулся. Три стрелы пролетели мимо цели. Хань поднял другую переднюю лапу и провёл не менее тщательный осмотр, снова сдвинулся в сторону. Ещё стайка стрел пролетела в стороне.
― Да она издевается над нами!
"Какой догадливый..."
Хань неторопливо повернулся хвостом к охотникам, хвостом же пару раз издевательски помахал и одним длинным прыжком сиганул в густые заросли. Пока обиженные охотники возмущённо орали, сменил облик и засел на верхушке дерева, попутно пошарив в беличьем дупле и обнаружив орехи. Злорадно похихикал, когда пара охотников сунулась к ручью, и их лошади из-за запаха Ханя взвились на дыбы, заставив всадников искупаться в ледяной воде.
К вечеру Хань весело бежал в рыжей шубке к монастырю, но впечатления пришлось пересмотреть. Он никак не ожидал, что тигр окажется злопамятным и устроит засаду. Тигров он и прежде дразнил, но они обычно добродушно забывали об этом. Ведь Хань не воспринимался ими ни как человек, ни как лиса. Тут же попался неправильный тигр. Хань настолько не ожидал подобного, что огрёб лапой по загривку, отлетел в сторону и больно ударился о валун. Так больно, что внутри хрустнуло. Не обратив на это внимания, Хань вскочил на лапы и кинулся к ограде. Пролез в нору, успел, но тигр зацепил когтями правую заднюю и попытался выволочь его обратно. С трудом извернувшись, Хань вцепился зубами в тигриную лапу. Зверь рыкнул от боли и лапу отдёрнул. Хань поспешно отполз подальше от ограды и без сил растянулся на траве. Всё болело, и ― самое жуткое ― ци осталось мало. Кажется, при ударе о валун он что-то сломал и невольно потратился на мгновенное восстановление. Мгновенное ― это раза в три больше, чем нужно при обычном. И восстановился не полностью... Так, три ребра, задняя правая, сухожилие на левой передней, ещё что-то. Если восстановить сейчас, от ци опять ничего не останется.
Да что ж такое? А, ну да. Он же весь день пробегал в лисьей шкуре. Даже сейчас в ней торчал. Стало быть, тратил ци постоянно. Это в родных местах можно бегать лисом хоть круглые сутки, там ци тратилась только на превращение, а вот тут...
Хань оторопело уставился на сапоги из воловьей кожи, появившиеся прямо у него перед носом. Ну вот, сейчас кто-нибудь прибьёт лису и отнесёт шкурку для выделки. Шапку там хвостом украсить или плащ на лисьем меху пошить. Позорная смерть, прощайте, братья...
Хань взвизгнул от боли в переломанных рёбрах, когда его подняли осторожно и куда-то понесли, накрыв рубашкой. Рубашку убрали уже в знакомой келье. Хань настороженно следил за костяной пластиной в смуглых пальцах, замер, когда наточенная кость разрезала запястье, и в подставленную чашу закапала густая кровь. Потом чаша и порезанное запястье оказались рядом. Хань вежливо начал с чаши, вылизал до блеска и вцепился зубами в запястье. Отметив напряжение мышц под смуглой кожей, постарался разжать зубы и пить аккуратнее.
В голове царил хаос. Или пустота. Думать Ханю совершенно не хотелось, куда приятнее было тонуть в ци и набираться сил. В конце концов, он просто лисёнок, милый и симпатичный. В том, что Чонин решил напоить лисёнка кровью, виноват сам Чонин. И лисёнок не имеет ничего общего с Ханем, так вот.
Облизнувшись, Хань посмотрел на Чонина невинными глазами, свернулся клубком и подставил уши. Мол, гладь давай, пока я добрый. До Чонина не дошло, и гладить Ханя он не стал, а взял за шкирку и выкинул в окно. Сволочь!
Брезгливо отряхивая лапы, Хань понуро выбрался из лужи и сел на траву, вскинул голову, высматривая окно Чонина и начиная планировать страшную месть. Оттуда долетел сердитый голос одного из старших монахов.
О!.. Стало быть, за шкирку и в окно не поэтому... То есть, за шкирку и в окно, чтобы никто странного лисёнка не увидел. Ну тогда ладно.
Хань встряхнулся, рассыпав во все стороны грязные брызги, и рванул в келью собственную. Мало ли, ещё нагрянут с проверкой, а его на месте нет. Тьфу, пропасть! Не в таком же виде!
Хань юркнул в ближайшие кусты, чтобы избавиться от лисьей шубы, потратил пару капель ци на придание себе достойного вида и поспешил в келью. К счастью, Исин блаженно спал, так что Хань бесшумно пробрался к окну и устроился на тюфяке. Только глаза закрыл, как пришлось подскочить от сигнала гонга и обнаружить, что за окном разлилось предрассветное марево.
― Скорее, опоздаем, ― торопил Исин, скакавший на одной ноге и одновременно пытавшийся натянуть на ступню деревянную обувку.
― Куда опоздаем?
― На занятие.
― Какое?
― Очнись, сегодня занятия с самого утра. Обещали рассказать про шэн. И про демонов.
― Пожалуй, посплю ещё, ― полез обратно под одеяло Хань, проходивший по пункту "демоны". Он не горел желанием выслушивать всякий человеческий бред о себе и ему подобных. Но поспать ему не дали. Один из старших послушников выволок его в коридор за ухо. Дескать, Хань и так уже пропустил кучу занятий, пока был наказан.
Хань не зря не хотел идти на занятие, потому что темой стали лисы-духи. Исин с интересом уставился на наставника, ожидая подробностей, а Хань затосковал.
― Лиса ― плохой зверь сама по себе, ― многозначительно сообщил наставник, чем обрёк себя на страдания, но ещё не подозревал об этом. ― В лис вселяются души умерших.
Хань подпёр подбородок кулаком и решил подремать. Большего бреда он не слышал. Как же... Душа мертвеца, ага.
― Обычно лисы-духи принимают облик соблазнительных девушек...
Девушкой легче притвориться молодняку, потому что энергия инь рассеянная сама по себе. И девушкой проще заполучить мужчину. Всё верно. Ну и затрат на такой облик куда меньше.
― Но если лиса прожила сто лет, она может превращаться в мужчину. Лисы крадут ци человека с кровью и семенем, чтобы стать сильнее.
― Пф!
Исин удивлённо покосился на Ханя, пришлось сделать вид, что никто и не фыркал, Исину просто показалось. Но всё же... Лисам ци требовалась не для того, чтобы стать сильнее, а для того, чтобы выжить. И лисы никогда всерьёз людям не вредили, брали лишь столько, сколько нужно. Впрочем, исключения из правила попадались, но очень редко. И чаще всего причиной тому были не поиски силы, а глупая влюблённость. Лисы боялись людей и старались держаться от них подальше, наплевать на страх могли тогда лишь, когда дурели от любви. Ну и Жертвенная луна, конечно. Только жертву приносили ― опять же ― не каждый день, раз в год ― при самом неудачном раскладе, при раскладе обычном ― реже.
― Лису можно отличить по хвосту. Хвост остаётся всегда, в любом облике.
Попробовал бы наставник снять с Ханя штаны и найти хвост... Хань посмотрел бы на это с удовольствием. Чонин вот никакого хвоста не видел. Хотя пускай наставник несёт этот бред. Обладая такими познаниями, люди в жизни не отличат нормального человека от лиса.
― Обычно лисы сбиваются в стаи, любят курятину, вредят людям. Хотя, бывает, и помогают.
Хань вздохнул. Стаи, ну да. Живут племенем, где тут стая? И ничего не вредят, они от людей стараются держаться подальше.
― Защититься от лисы можно зеркалом.
Хань низко наклонил голову и зажал себе рот ладонью.
― Тебе что-то кажется смешным?
― Нет, наставник. То есть, да. Как зеркалом вообще защищаться можно?
― Показать лисе. Увидев истинное отражение в зеркале, она испытает смущение.
― И угрызения совести, должно быть, ― тихонько добавил Хань. ― И скончается на месте в муках.
Исин кусал губы, чтобы не расхохотаться. Знал бы он, чего стоило сдерживаться Ханю, который сам был лисом, страдавшим нарциссизмом, что, в общем-то, было свойственно всем лисам поголовно. Кстати, тогда зеркалом и впрямь можно защититься. Пока лис будет собой любоваться и умильно сюсюкать с собственным отражением, смертные могут попытаться сбежать, например.
― Наставник, ― обратил на себя внимание Исин, ― а если встретить лису в виде лисы, как отличить обычная это лиса или дух?
― Любая лиса необычная, ― решительно рубанул воздух ладонью наставник. ― Но всё же... Если напугать лису как-нибудь, то дух может сменить окрас. С рыжего на другой какой-нибудь.
Хань зажал рот ладонью и подавился смешком.
― А как напугать можно?
― Металлом. Бросить что-нибудь в лису. Нож или ещё что-то подобное. Духи не любят металлические вещи. Железо, золото, серебро, даже медь и бронзу.
― А почему?
Наставник пожал плечами.
― Может, потому что любой металл ― это кровь земли, кровь земли тяжёлая и притягивает к себе ци, разрушая прежние связи.
Ханю вдруг вспомнилось: Чонин накануне порезал себе руку костяной пластиной, а не ножом. Хотя... Может, у него под рукой ножа не оказалось. Послушникам вообще не полагалось иметь при себе оружие, только для тренировок выдавали.
― Наставник, а расскажите ещё про лис, ― попросили другие послушники. ― Их как-то ловят?
― Иногда. Охотники.
Хань навострил уши.
― Что за охотники?
― Люди с особым талантом. Они не только лис ловят, любых вредных духов. Но они редко рождаются. Ещё труднее достойно их воспитать и обучить.
― Почему? ― тихо вопросил Хань, которому эти сведенья мало что давали.
― Потому что охотники постоянно имеют дело с этими духами и часто теряют убеждённость в том, что всех их надо уничтожать. У людей от природы добрые души, а охотникам нельзя быть добрыми. Поэтому обычно охотники не живут больше двадцати пяти лет. Двадцать лет их учат, пять лет они охотятся, потом либо погибают сами, либо их убивают новые охотники ― в качестве испытания.
Хань отвёл взгляд и закусил губу. Вот, значит, как. Люди сами убивали охотников только потому, что те отказывались убивать всех лис без разбора. Очень справедливо, нечего сказать. Но почему же лисы боялись охотников? Что в них особенного? Талант? Какой талант?
― Ещё про охотников, ― запросили послушники, и Исин вместе с ними.
― Увы, про охотников знают только сами охотники. Они не любят делиться своими секретами.
Продолжение в комментариях
@темы: ссылки, EXO, KaiLu, мишколени, fanfiction